П Р О Л О Г

Был обычный день 27 марта 1996 года. Среда. Утро.

Всё было как всегда, и день не предвещал ничего нового и интересного. Я сидела дома, и делала уроки, хотя у меня были каникулы.

Вдруг раздался телефонный звонок. Подошла мама, звонила Лена Никитцева --- моя добрая приятельница, психолог. Мы с ней познакомились ещё в конном лагере Балабаново. Она пригласила меня на репетицию в театре, которая должна была состояться через три дня.

Но перед этим мне нужно было прочесть пьесу Чехова *Вишнёвый сад*. У меня была не очень богатая библиотека к этому времени, и пьесы в ней не оказалось. Пришлось просить папу пойти в Библиотеку и взять там книгу.

Уже вечером того же дня я читала пьесу. Она мне очень понравилась! Все эти три дня меня не покидало предчувствие, что моя жизнь изменится благодаря этому театру. Ну что же! Оно меня не обмануло!!! Предчувствие очень редко меня обманывает!!!

1. Знакомство

Прошли эти три дня, и наступило долгожданное субботнее утро 30-го марта!

Я не могу передать вам моего волнения сегодня!

Около часа дня мы с папой и мамой вышли из дому.

Погода, надо вам сказать, была жуткая --- снег с дождём!

Мы, конечно, опоздали и приехали уже к *шапочному разбору*

Мы вошли в театр, и какая-то женщина провела нас в зал.

Он казался не очень большим, но и не маленьким. Стены были покрашены в белый цвет, и в углу стояло пианино.

В другом углу висели и лежали разные инструменты, а в центре в три или четыре ряда, были расставлены стулья.

На стульях сидели люди. Они показались мне знакомыми. Кого-то я встречала в Балабаново, кого-то в дачном посёлке Кратово, а кого-то по телевизору видела. На сцене тоже были люди, и что-то читали, но это продолжалось не долго.

Из первого ряда встал человек в чёрном костюме и с чёрными длинными волосами, захваченными в косицу. Он прервал читающих и сказал, что пора переходить к музыкальной части репетиции. Ко мне подошла девушка и спросила: “На чём ты умеешь играть?”

--- На пианино! --- сказала я --- Очень плохо...

--- Ладно, садись с Танечкой, попробуйте вместе!---сказала девушка.

Я села с Танечкой, и мы начали играть, а потом она ушла куда-то, и я осталась одна за пианино. Репетиция была шумная, весёлая. Все играли на каких- нибудь инструментах, а одна девочка, которую звали Маша Каплан---пела частушки! И я играла тихо - тихо, чтобы не мешать.

---Как зовут эту девочку? ... Как тебя зовут?---- спросил человек в чёрном, подойдя ко мне. Не успела я ответить, как Маша сказала громко: “Оксана, её зовут Оксана!”

--- Нет! Ксюша, а не Оксана!--- сказал кто-то. Разгорелся спор.

--- Ладно! ----сказал человек в чёрном, засмеявшись---И так, и так правильно! Ну, что Оксана-Ксюша! Ты хорошо играешь! Нежно!

Потом стулья были убраны с середины, и все стали вкруг. Начиналось моё первое знакомство с “ЗОЛОТОЙ ПТИЦЕЙ”!!
 
 

Меня увезли от пианино, и тоже поставили со всеми вместе. Все взялись за руки, и это было здорово! Я стояла рядом с человеком по имени Боря. Он показался мне очень улыбчивым, приветливым и приятным человеком!

--- Представьте себе, что мы находимся на волшебном острове. --- сказал режиссёр (человек в чёрном) -- Солнце уже садится, и отбрасывает последние лучи на горы. Мы стоим на берегу океана, и любуемся заходящим солнцем. Вот мы потихонечку опускаемся на песок.

(Все опустились на пол) Он ещё тёплый от солнца. И вдруг мы что-то нащупали в песке!

Что это? Огромное золотое кольцо! Оно такое большое, что один человек его не поднимет, а вместе мы сможем! Мы поднимемся, и поднимаем руки к небу.

(Все подняли руки и я тоже) И вот на это огромное кольцо садится ослепительная птица. -- продолжал режиссёр --- Какого же она цвета? Как её зовут? ---спрашивал он у нас.

Кто-то кричал: “Синяя!”. Кто-то кричал: “Золотая!”

-- Нет, красная или оранжевая! ---- говорил кто-то. Что тут началось!

Розовая, лиловая, зелёная, жёлтая, серо - буро - малиновая и даже чёрная птица!

А сколько у неё было имён! Люся, Оля, Наташа, Тишина, Спокойствие, Птица Счастья, Доброта, Красота! Сколько было людей в этом зале, столько и птиц!

--- А как вы думаете, откуда она? --- спросил режиссер, наконец.

Были названы почти все знакомые мне города, страны и континенты.

--- Из Космоса!--- закричал кто-то, и все с ним согласились.

Наконец режиссёр подошёл ко мне и спросил: “Оксана - Ксюша! Как зовут птицу?”

Я, честно вам признаюсь, растерялась, и ничего умнее не придумав, сказала: “Марфа!”

--- Ну, хорошо! Пускай Марфой будет! --- согласился режиссёр ---- Скажи! А откуда она?

Я растерялась ещё больше, и отвечала совсем уж невнятно: “ Из города..............ой!”

Это “ой” у меня вылетело случайно, но режиссёр подумал, что это название города, и, удивившись, сказал: “Ну ладно! Пускай будет из города Ой!

Сперва я не предала особого значения этой истории о “Золотой птице”, мне было просто любопытно слушать её, но потом она меня захватила так, что, в конце концов, я её вышила из бисера. Но это было уже потом, а пока.........

Пока все сели и начали говорить про свою жизнь. Я упорно молчала и слушала, что они говорили. Кто-то жаловался на свою жизнь, а кто-то наоборот говорил, что она прекрасна.

Кому-то было грустно, а кому-то--весело. И я тоже веселилась или грустила с ними, хотя и знала их очень мало. Они мне сразу понравились. У меня было такое ощущение, будто я их знаю много-много лет, а на самом деле мы познакомились несколько часов назад.

Потом мы ушли, потому что торопились в гости. Звали пить чай, но я отказалась, сказав, что меня ждут. Мы попрощались до следующей субботы и уехали.

2 Три Бориса

6 апреля. Утро.

Собираясь в театр, я включила телевизор, чтобы узнать последние известия. Вдруг в новостях культуры объявляют: “Вчера состоялась премьера спектакля известного московского режиссёра Бориса Юхананова “ Вишнёвый сад”. В нём по-новому предстают герои чеховской пьесы”

И показывают тот театр, в который я еду. И выступает тот же режиссёр, с которым неделю назад я беседовала. Я была очень удивлена и порадована.

* * *

На двери театра я увидела афишу, которая показалась мне немножко странной. На ней были изображены люди в необычных костюмах и написано “САД”, но я не предала этому особого значения, и скоро забыла об этом. Когда мы вошли, к нам сразу подошла Лена и предложила мне присоединяться к остальным. Людей было намного меньше, чем в прошлый раз. В зале был небольшой помост, над которым висел предмет, похожий на дирижабль. Он был чёрный и гладкий.

По обеим сторонам лежали длинные надувные палки. Наверху они были перевязаны ленточками. На сцене стояли стулья, на которых сидели мои новые знакомые и играли кто на чём.

При моём появлении они мне улыбнулись. На душе у меня стало легко и радостно от этих улыбок, и я улыбнулась им в ответ. Мне сразу подали инструмент: маленькие гусли, которые играли очень тихо и нежно. Я впервые держала в руках такие гусли. На другом конце зала сидел режиссёр Борис, задумавшись. В театре было очень шумно и весело, а он всё сидел и думал и, казалось ничего не замечал. Репетиция шла своим чередом: меня опять посадили к пианино, я играла свой вальс, который придумала сама несколько лет тому назад, улыбчивый Боря играл на какой-то дудочке, и при этом умудрялся ещё и улыбаться, наш поэт Дима играл на баяне, кто-то пел, а кто-то танцевал.

Наконец режиссёр Борис встал, и началось самое интересное. Он попросил нашего поэта Диму почитать свои стихи. Дима поднялся, положил баян на место, вышел на середину зала, и начал выступать К нему подошёл наш весёлый человек Александр, и они вдвоём стали разыгрывать очень интересную сцену. Они пели, декламировали монологи и стихи.

--Эх, Птица-тройка! Кто тебя выдумал!? -- кричали они лихо и задористо.

Я продолжала играть на пианино и аккомпанировать им. Все люди сидели и смотрели на нас.

А потом режиссёр Борис устроил нам танцы. Я тоже танцевала, хотя и сидела в коляске.

После танцев все сели на свои места. Началась беседа.

Режиссёр стал нас спрашивать, кто кого хотел бы сыграть, и понравилась ли нам пьеса. Около меня сидел человек Володя, и мы с ним хором ответили: “Да! Понравилась!” Кто-то говорил, что хочет играть Фирса, кто-то решил играть Гаева. Наш весёлый человек Александр хотел сыграть Епиходова.

--- Очень хороший Епиходов из него получится! --- подумалось мне.

Если бы в этот момент спросили меня кого я хочу играть, то я бы ответила, что сыграла б Аню, потому что эта роль подходила мне по возрасту. Но позже, когда я увидела настоящую Аню, то поняла, что эта роль мне не по зубам.

Но вот на сцену вышел человек, которого все почему-то называли Пусенькой, хотя на самом деле его имя было Алёша.

Он взял книгу, лежавшую на пианино, открыл её, и начал подзывать к себе по очереди людей, а когда они подходили, он говорил какую бы роль им дал, если бы был режиссёром.

---Лена! Иди меня! -- говорил он, обращаясь к Лене Геронимус.

---Лена! Иди ко мне!—повторил за ним наш режиссёр.

--- Лена! Ты будешь… Кем? Кем же ты у меня будешь? А?--- говорил Алёша-Пусенька, задумчиво листая страницы книги.--- Я тебе дам главную роль, Лена!

Около меня сидела Танечка и толкала меня в спину.

--Иди туда к ним!---говорила она. Когда я сказала, что меня не звали ещё, она начала делать знаки Алёше-Пусеньке и говорить:

“Ну, вызови девочку! Хорошая ведь девочка! Ну, вызови её! А?!”

Но он не слышал Танечку.

Такая забота обо мне очень тронула меня! Мне было очень приятно это слышать!

Потом Алёша-Пусенька увёл Лену за кулисы, взяв за руку.

---Идите все сюда!—закричал он из-за кулис.--- Боря Юхананов! Иди меня!

---Боря Юхананов! Иди ко мне!—перевёл режиссёр Борис.---Но я пойду не один!

Он быстро подскочил ко мне, подхватил меня и повёз.

Это было настолько быстро, что я даже ахнуть не успела.

И поехали мы за кулисы, где была лестница, ведущая на галёрку.

Мы попытались взобраться по ней, но, конечно, у нас ничего не вышло.

--- Нам с тобой лучше остаться здесь.---сказал режиссёр Борис, и мы поехали обратно в зал.

А улыбчивый Боря, Танечка, Алёша-Пусенька, Серёженька, Лена Геронимус и другие люди поднялись на галёрку и начали нам махать, а мы в свою очередь махали им.

--Идите сюда! Спускайтесь!—закричала я.—Идите к нам!

--Сейчас идём!—отозвался улыбчивый Боря.

Всем нам было очень весело. Потом они спустились, и мы все сели на свои места.
 
 

И вдруг пришёл ещё один человек, которого я никогда раньше не видела.

Это был очень симпатичный невысокий человек с добрыми глазами.

В руках он держал маленький пакетик. Войдя, он поздоровался со всеми очень учтиво. Оказалось, что его тоже зовут Боря, и он собирается показать нам что-то интересное.

---Ну, а пока Боренька готовится, я вам почитаю “Вишнёвый сад”—сказал режиссёр Борис.---Хотите?

--Хотим! Хотим!—закричали мы все.

И тут произошло то событие, которое потрясло меня до глубины души.

Режиссёр Борис взял книгу, сел и начал читать.

Но как он читал!!! Ничего подобного я не слышала уже очень давно!

Он буквально проникся всеми образами этой пьесы. Он один играл всех её героев, начиная с Гаева и кончая Дуняшей. Это было, пожалуй, первое потрясение, пережитое мною в этом театре! Одно дело, когда видишь таких людей по телевизору, а другое, когда они сидят в двух шагах от тебя. Это производит очень сильное впечатление!

Все собрались вокруг режиссёра и слушали его, затаив дыхание, и я тоже.

А тем временем, пока мы смотрели выступление режиссёра, Боренька вытащил из своего пакета какие-то верёвки. Он связал их между собой и протянул через весь зал.

Я никак не могла понять, что он делает, а он ничего не говорил и не обращал на нас решительно никакого внимания.

Каждое своё действие он сопровождал крестным знамением….

Режиссёр Борис закончил своё выступление и тоже стал с удивлением смотреть на Бореньку.

--- Боренька! Что ты делаешь!?---спросил он.

---Сейчас увидите!—отвечал Боренька.---Сейчас! Сейчас!

И вот, наконец, всё было готово.

Улыбчивый Боря был послан режиссёром на помощь Бореньке, и представление началось.

----Внимание! Внимание!---закричал Боренька.

---Внимание! Внимание!—повторил за ним улыбчивый Боря.

---Сейчас на сцену выйдут Света и Александр!—закричал Боренька.

Улыбчивый Боря повторил и эти слова.

На сцену вышли Света (та девушка, которая разговаривала со мной на первой репетиции) и Александр.

К ним подошёл Боренька. Он надел на Свету нечто похожее на фату.

---Ты будешь невестой. Ладно?—сказал он.

---Ладно!—согласилась Света.

---А ты—сказал Боренька, подойдя к Александру,---Будешь женихом.

Александр согласился.

---А теперь Марина! Иди сюда, пожалуйста! Будешь сестрой невесты.

Вышла Марина. Она была красивая, высокая женщина с бантом из блестящего материала в волосах.

Улыбчивый Боря помогал Бореньке. Он повторял каждое его слово, чтобы всем было слышно и понятно.

---Свадьба идёт, а плохой человек не хочет, чтобы люди веселились. Он похищает невесту и убивает её. Жених ищет невесту. Ищет день, ищет два, ищет три. Никакого результата. Нет её.

И вдруг появляется добрый волшебник и оживляет невесту. Он приводит её к жениху, а злодея изгоняет прочь.—так рассказывал Боренька свой сюжет.

Он надел на себя какую-то круглую штуку и встал на помост, а все остальные стояли внизу.

----Объявляю вас мужем и женой. На небе и на земле. Аминь!—сказал Боренька и перекрестил нас всех.

Александр и Света обнялись.

Всё это выглядело очень торжественно. Жених и невеста стояли с серьёзным видом, как в церкви.

Потом Боренька соскочил со своего “пьедестала”, снял с себя круглую штуку, служившую ему священнической одеждой.

---Сейчас придёт злой человек и украдёт невесту.---сказал он.

Он взял невесту за руку и повёл её куда-то. Она молча повиновалась.

Потом он расстелил на полу плёнку, которой обычно укрывают растения в теплицах. Уложил её на эту плёнку, завернул и утащил за кулисы.

Улыбчивый Боря пошёл за ним.

Марина играла убитую горем сестру. Она плакала и говорила: “Где ты? Милая моя сестра! Где ты?”

Александр побежал за кулисы. Искал её, искал. Пришёл, пожал плечами, и сел на место, закрыв лицо руками.

Мне стало очень жалко их, хотя я понимала, что это игра.

Наконец появился улыбчивый Боря и сказал:

“Вот к нам едет добрый волшебник! Ура! Ура! Ура!”

Александр подбежал к нему и с надеждой в голосе спросил:

“Когда он приедет сюда!? Может он мне поможет? Мою невесту украли и убили! Может он её оживит!? Он же волшебник! А?”

---Ну, конечно!---сказал улыбчивый Боря и улыбнулся.

Пока они разговаривали пришёл Боренька.

---Раз! Два! Три!---закричал он и ударил в гонг, висевший рядом с ним.---Я оживляю твою невесту!!!

Марина перестала плакать и застыла в ожидании.

И вдруг из-за кулис вышла невеста живая и здоровая.

----Ура!—закричали все. Александр и Марина подбежали к невесте.

---Живая! Живая! Ура! Ура!—кричали они.

Потом из подсобного материала: палок, коробок и др. была сделана карета, и молодые уехали.

Все захлопали.

Режиссёр, всё это время сидевший и смотревший на представление, встал.

Он подошёл к Бореньке, пожал ему руку и, улыбнувшись, сказал:

“Спасибо тебе!”

После Боренькиной сцены мы снова, как и на прошлой репетиции встали в кружок. Мы опять говорили о той же золотой птице. Видимо, это была давняя и всеми любимая традиция. Она объединяла людей, работающих в театре.

Все сначала держались за руки, а потом поднимали их к небу, провожая нашу красавицу золотую, красную, оранжевую, синюю птицу. Великолепная традиция! Очень мне понравилась!

Потом все отправились на второй этаж пить чай, и я пошла с ними. В небольшом сравнительно зале на втором стоял огромный длинный стол, накрытый клеёнкой и заставленный всякими яствами. В то время был пост, и на столе стояли и постные, и скоромные блюда. Когда меня спросили, пощусь ли я, мне, быть может, в первый раз в жизни стало ужасно стыдно, что я не пощусь.

Но это, впрочем, отступление.

Мы сидели за столом и оживлённо обсуждали репетицию. Режиссёр хвалил тех, кто отличился. Досталось и мне, хотя не совсем заслуженно. Но мне было приятно!

Люди говорили о премьере, прошедшей вчера. Я хотела её увидеть, но не знала, удобно ли будет, если я приду.

По совету Лены Никитцевой я бесцеремонно напросилась на спектакль, дёрнув режиссёра Бориса за рукав.

---Ну, конечно, приходи!—сказал он, наконец, и было решено, что я приду через две недели на спектакль.

Мы распрощались и ушли.

3. Спектакль

19. апреля 18³⁰

Когда мы с папой вошли в фойе театра, там было очень много людей. Журналисты и просто зрители ожидали начала спектакля. Мы остановились и тоже стали ждать.

--Что же вы здесь стоите? Идёмте в зал!—сказал режиссёр Борис, подойдя к нам.

Он провёл нас в зал, когда до спектакля оставалось минут десять. В зале я увидела интересное и странное зрелище. Посредине сцены стоял огромный купол, накрытый чёрной тканью. Я никак не могла понять, что это такое.

Около этого купола стояли и сидели люди в необычных костюмах.

Эти костюмы не были похожи ни на современные костюмы, ни на костюмы прошлых веков. Казалось, что эти люди прилетели к нам с какой-то неведомой планеты. Но, тем не менее, это были земляне и говорили они по-русски. Я вдруг вспомнила ту афишу, и поняла, что она означала.

Одна девушка в красивом белом платье и черными волосами, бегала вокруг купола, а за ней гнался наш весёлый человек Александр.

Они очень смеялись и веселились. Мы сели в первый ряд.

---Ты будешь в оркестре или просто так сидеть?—спросил режиссёр Борис.

--В оркестре! Если можно! –ответила я.

---Ну, вечно ты хочешь славы!—отозвался мой папа.

Мне дали те самые маленькие гусельки, на которых я уже однажды играла.

И вот начали опускать занавес. Он был сделан не из материала, а из прозрачной плёнки, и находился очень близко от меня. Я могла протянуть руку, поднять его и посмотреть, что там происходит.

Это я благополучно и делала!

И вдруг ко мне подбежал Боренька. На нём была надета бабочка, и было видно, что он очень волнуется.

---Всё ведь будет хорошо? Правда?—спросил он, пожимая мне руку.

---Правда! Боренька! Правда!—ответила я.

--Внимание! Внимание!---послышался голос режиссёра ---Зрители идут! Тише! Тише!

Все замолчали и сели на свои места.

Сзади меня раздавался шум, скрип стульев, шаги и голоса.

Зрители пришли!

Свет чуть-чуть притушили, и спектакль, наконец, начался.

Занавес открылся, прошелестев по моим ногам. В центре зала, около купола стояли три человека. Это были Света, Александр и ещё один человек, с которым я никогда не была знакома. Он мне сразу не понравился своим надменным видом и резким, неприятным голосом. Когда он кричал, я невольно вздрагивала от испуга.

Света играла Дуняшу и была одета в невообразимый костюм. На ней было чёрное трико, по бокам которого нашиты два хвоста из белой прозрачной ткани.

На груди у неё нечто вроде шипов.

Её светлые волосы были распущены, и красиво лежали по плечам.

-- Я упаду сейчас в обморок! Ой, упаду!—кричала она и падала, а Александр её ловил.

Она играла очень хорошо и своеобразно.

Человек с резким голосом изображал Лопахина. Какой у него был костюм, я даже описать не могу.

Александр помогал Свете. Он подсказывал ей роль, а ещё комментировал всё, что происходило на сцене.

Вдруг вошёл человек в забавной шапочке, похожий на Пьеро.

--Поезд опоздал на четыре часа!---сказал он. Это был Гаев.

В тот же момент с купола упала ткань. Оказалось, что там, в куполе были люди.

Он открылся и они вышли. Должна признаться, что больше всего в этом спектакле меня поразила одна девушка. Она была одета в чёрное длинное платье со шлейфом. Рыжие волосы до пояса были у неё, а на голове надет кокошник с вуалью, которой она иногда прикрывала лицо. Она играла Варю и очень мне понравилась.

Я тоже участвовала в представлении, играла на гуслях.

Та девушка в белом платье, о которой я уже говорила, играла Аню.

Спектакль был очень шумный и нервный. Было некоторое несоответствие между представлением, сложившимся у меня за те три недели, что я в этом театре работала, и тем, что я видела сейчас. Мягко говоря, я думала, что попала к обычным людям, а оказалось, что к необычным. Я была поражена этим, но приятно!

Ну, я совсем отвлеклась от действия. Простите меня мои читатели!

А тем временем, на сцене происходило следующее:

Аня и Варя встретились. Они долго не виделись, потому что Варя с матерью была в Париже.

Я бы не хотела пересказывать всю пьесу, потому что все её знают и без меня, я надеюсь!

Но рассказать, то, каким образом это игралось, я должна и даже обязана.

Итак, Аня разговаривала с Варей, но не просто стоя на сцене, как статуя. Нет! Она всё время двигалась, а за ней все остальные.

Не было ни минуты, ни секунды, чтобы кто-нибудь куда-нибудь не двигался. Я представляю, как это трудно!!

Правда, на сцене лежали надувные палки, на которых можно было посидеть, но актёрам это удавалось очень редко.

Любовь Андреевну играла очень молодая актриса в чёрном строгом платье и в чёрном парике, надетом поверх золотистых волос.

Играла она очень хорошо, хотя и годилась своей героине в дочери.

Был момент, когда Аня должна была подать своей матери две телеграммы, полученные из Парижа. Этими телеграммами служили два обрывка газеты “Экстра-М”. Они были порваны в клочья Любовью Андреевной и Александром.

А с Фирсом получилось ещё забавнее. Мало того, что его играл человек лет тридцати, которого, кстати, звали Юра, так ещё одет он был в детский чепчик и распашонку.

Я должна попросить прощения у уважаемых режиссёра Бориса и актёра Юры, но я хохотала над этим от души, и хохочу сейчас, когда пишу эти строки.

Простите! Это действительно смешно! Очень хороший Фирс получился!

Гаев, как я уже говорила, был похож на Пьеро, но глаза у него были не грустные, а весёлые с хитрецой.

Недоумение, царившее среди зрителей в первые минуты спектакля, сменилось смехом. Режиссёр Борис тоже улыбался, но очень сдержано.

И вот наступил момент появления Епиходова.

--Кто же будет его играть?—думала я

Каково же было моё удивление, когда я увидела, что эту роль играет улыбчивый Боря. Признаюсь, я едва его узнала в этом удивительном костюме. Он, скорее был похож на индейца, чем на Епиходова.

На нём была надета маска, сделанная, видимо, из фехтовальной и отделанная белыми перьями. Весь костюм его состоял из юбочки на бретельках, перчаток и огромных сапог с отворотами. В руках он держал букет цветов, сделанный из белых палочек и мохнатых белых шариков.

Играл улыбчивый Боря очень хорошо!

Но Шарлотту Ивановну я не забуду никогда в жизни! Поверьте мне!

Энергия, с которой она играла, поражала меня.

Она носилась по сцене со страшной скоростью, подбегала к зрителям, и даже забегала на галёрку. Играла она чудесно!

Чего стоит её диалог с Симеоновым-Пищиком. “А моя собака и орехи кушает!”

Даже если проживу очень долго, всё равно буду вспоминать её и не только её, конечно, но и всех остальных.

На ней был белый балахон. Он казался не очень длинным. На голове повязка тоже белая.

Петю Трофимова, вечного студента играл очень высокий и кудрявый человек. Он, одетый в пестрый зелено-голубой костюм, походил на призрака или лесного жителя.

Он один из лучших актёров нашего театра, я думаю! Играл он очень необычно и весело!

Симеонов-Пищик и Яша тоже примечательные личности. Одежда на них была самая экстравагантная.

У Яши на голове был надет серый капор, а костюм Симеонова-Пищика походил на новогоднюю ёлку, украшенную игрушками.

Посредине спектакля все актёры начали петь песню “Сиреневый туман”

* * *

Епиходов произнёс свою роль и сел в оркестр.

Надо сказать несколько слов об этом оркестре, где играла и я.

Он был составлен из тех актёров и людей, помогающих им, которые в данный момент не были заняты в спектакле. Они сидели на стульях и даже на полу аккомпанировали спектаклю, а потом когда подходило время выходить на сцену, шли и играли.

Помимо основного действия, на сцене происходило ещё несколько маленьких сценок. Они не были связаны между собой по смыслу, но иногда пересекались и взаимодействовали друг с другом и с основным действием.

Поэт Дима читал свои стихи. Они были очень хорошие!

Александр и Алёша-Пусенька помогали актёрам, играющим Епиходова, Дуняшу, Любовь Андреевну, Аню, Варю и всех остальных.

Лена Геронимус играла в оркестре и сидела рядом со мной.

По сцене бегала маленькая девочка. Ей было, возможно, лет пять или шесть. Она похожа была на маленького ангелочка с ясными голубыми глазками и светлыми волосиками.

Она приветливо всем улыбалась и махала ручкой. Очевидно, эта девочка была чьей-то дочкой. Её все актёры очень любили и не ругали, когда она выбегала на сцену без спросу. Какой-нибудь актёр просто брал её на руки, не переставая при этом произносить свою роль.

А ещё на сцене стояло несколько санитаров в белых халатах и шапочках. Когда Гаеву попало что-то в глаз, один из них подошёл к нему, и вытащил соринку. Гаев сказал спасибо.

Около середины первого действия, одна строгая дама в красном костюме, сидевшая в последнем ряду у двери, встала, повернулась и ушла. За ней побежал Петя Трофимов. Через несколько секунд он вернулся и провёл рукой по своей шее.

Но, конечно, он её убивать не собирался. Это была безобидная шутка, и все смеялись! Наконец все актёры и существующие люди собрались вместе и закричали:

“Дитя моё! Солнышко моё! Весна моя!”

Честно говоря, мне так хотелось закричать с ними, но я не могла этого сделать. У меня было другое задание!

Было около десяти часов вечера, когда закончилось первое действие.

Вышел режиссёр Борис и объявил перерыв на двадцать минут.

Я сидела тихо, стараясь запомнить всё, что видела.

Многие зрители, режиссёр и мой папа вышли в фойе. Я осталась одна. Актёры сели. Было видно, что они ужасно устали. Мне было их немножко жаль, но в то же время я завидовала им, конечно, белой завистью.

А по сцене ходили рабочие, поправляя декорации. Боренька с хозяйским видом ходил между ними. Он был доволен своей работой!

Вдруг вошёл ещё один рабочий. Он нёс с собой огромный чёрный зонт.

Зонт зацепился за стул, стул упал, я хихикнула, рабочий обиделся.

Подняв стул, он привязал зонт к верёвке, свисавшей с потолка, а другой рабочий, сидевший наверху, поднял его.

Обиженный рабочий ушёл.

Пришли зрители.

Спектакль продолжался. Лопахин стоял на коленях, уговаривая Любовь Андреевну продать сад. Она тоже стояла на коленях и не соглашалась.

Гаев, Варя, Дуняша и остальные герои сидели на надувных палках, которые лежали по всему периметру сцены. Над головами актёров на большой высоте торжественно повис чёрный зонт.

Над помостом, стоявшим чуть поодаль от сцены, висел “дирижабль” и огромный красный шар. Очень интересные декорации!

Я всё время играла на гуслях, то есть даже не играла, а перебирала пальцами по струнам. Одна струна почему-то не звучала, и мне приходилось прилагать большие усилия, чтобы выдавить из неё звук.

Должна признаться, что после спектакля у меня две недели болели руки, но это ничего! Производственная травма!

Но я слишком увлеклась своей персоной, а тем временем, на сцене происходили интересные вещи.

Варя, любившая Лопахина, говорила: “Ничего у нас с ним не выйдет!”

Иногда актёры взбирались на помост и оттуда выступали, сидя на краю и свесив ноги.

Много я смеялась в тот вечер, но самое смешное было в самом конце, когда все актёры и люди, существующие в пространстве сада, сели на палки и Петя Трофимов начал свой монолог.

--Мы все умрём!—сказал он трагически.

--Ну, это ещё бабушка надвое сказала!—произнёс кто-то.

Зал взорвался смехом и аплодисментами. Даже актёры хохотали, как дети! Смеялись все! Бедный Петя Трофимов продолжал свой трагический монолог, несмотря на хохот, душивший и его.

Петя Трофимов закончил свой монолог.

--Епиходов идёт!—закричала Любовь Андреевна.

Выскочил Епиходов, взобрался на помост и проткнул иглой красный шарик. Он лопнул.

--Вот и солнце зашло!—задумчиво сказал Гаев. Опять послышался смех в зале.

За несколько минут до конца второго действия на сцене появился ещё один персонаж. На нём был красный балахон, расшитый бисером и цветными бусинками.

На голове у нег?РРбK;а Раыс>:аяР Hапка, похожая на царскую корону или папаху, тоже красная и расшитая бисером.

А ещё у этого человека была борода.

Это был пьяница, прохожий, попросивший тридцать копеек у героев пьесы. Многие люди даже и не помнят этого персонажа, а я запомнила его навсегда!

Заметная фигура! Играл хорошо, пьяница настоящий!

Потом все ушли, остались только Трофимов и Аня. Они начали свой революционный диалог.

Вечный студент уговаривал Аню бросить всё, отречься от старого мира, а она, дурочка маленькая, соглашалась!

Но вот ушли и они.

Появилась Варя и стала звать Аню. И запела очень красиво “Аня! Где ты!? Аня!” Все подхватили этот перепев, и мне он тоже понравился очень!

Все отошли к помосту, не переставая петь. Занавес стал тихонько закрываться и, наконец, совсем закрылся.

Зрители аплодировали, а актёры вышли и поклонились.

Мне кажется, они были довольны своей игрой и режиссёр Борис тоже.

Была уже глубокая ночь, когда кончился спектакль. Он длился четыре с половиной часа, но, по-моему, все были довольны.

В этот вечер была показана лишь половина, а вторую половину я так и не видела. Когда мы выходили, какой-то человек спросил: “А вы послезавтра придёте?” Мы сказали: “Не знаем!”

В фойе было людно. Я старалась прислушиваться к разговорам зрителей, хотя знаю, что это нехорошо.

Большинство из них решили, что видели сказку, но я понимала, это не сказка. Что-то более глубокое было в этом. Я пока не могла сформулировать для себя это. Но чётко понимала, что люди, играющие в спектакле, не считают себя сказочными героями.

Здесь была душа! Общая душа и моя! Я ведь тоже участвовала и была очень этому рада!

--Ты хороший зритель, Оксана-Ксюша!—сказал режиссёр Борис, подойдя к нам.---Спасибо!

--Вам спасибо!—ответила я, смутившись.

--Ты завтра на репетицию придёшь?—спросил режиссёр.

--Нет. Устала очень. Спать хочу!—ответила я.

--Да, конечно, иди!—сказал режиссёр Борис.

Мы с папой, Леной Никитцевой, Леной Геронимус и ещё одним человеком вышли на улицу.

Была тихая, тёплая апрельская ночь. Город уже спал, горели фонари, где-то лаяли собаки и изредка проходили запоздавшие прохожие и проезжали машины. Мы тоже сели в машину и начали спорить о том, что увидели. Мнения разделились.

А за окном мелькали деревья и неоновые рекламы на домах.

Всё было по-прежнему, ничего не изменилось в природе за этот вечер, но я уже была не та.

Вот так я и оказалась меж двух миров, которые тогда мне казались совершенно не совместимыми между собой.

Будучи человеком, ужасно занудливым и въедливым, я, придя, домой, взяла книгу и по памяти сверила пьесу Чехова и спектакль.

У меня получилось, что, поменяв костюмы и манеру игры, режиссёр не изменил ни одного слова в тексте.

Можете мне поверить!

1.    Юханановский полёт

11. мая. День.

Мы долго не виделись. Репетиция началась на два часа позже обычного, потому что в театре ждали приезда немецких пасторов.

Когда мы пришли, они ещё не приехали.

Все уже были в сборе и сидели кружочком. Посредине этого кружочка стояли Александр и ещё одна девочка. Я её никогда не видела. Они разыгрывали какую-то сцену. Я услышала только последние слова. К моим обычным опозданиям уже все привыкли и не ругали за это.

Я села вместе со всеми и начала слушать очень внимательно. Режиссёр Борис преподавал один из своих интересных уроков.

Он рассказывал о том, что можно сказать, не открывая рта.

---Можно говорить глазами, улыбкой, руками и даже ногами.—говорил он.—Давайте посмотрим, как это делается! Мишенька! Покажи нам, пожалуйста!

Мишенька—наш критик, начал показывать мимикой и жестами разные состояния человека. Грусть, радость печаль. Мы должны были отгадать, что он показывает.

Это было сделано для того, чтобы люди научились друг друга понимать.

Нам так не хватает сейчас этого!

Потом к Мишеньке присоединилась та незнакомая мне девочка. Её, кажется, звали Лена.

Очень интересно!

Наконец приехали пасторы и Лена Никитцева. Они поговорили с режиссёром по-английски и сели с нами.

Если бы я не знала, кто они ни за что не догадалась бы, что они пасторы. Сидели молча ни с кем не разговаривали. Одежда на них была самая обыкновенная.

А мы тем временем, учились понимать друг друга.

Напротив меня сидела моя знакомая девочка Танечка. Она очень обрадовалась, когда я пришла.

--Ой, девочка пришла! Моя девочка!—воскликнула она. Мне было очень приятно!

Вообще в театре царила тёплая и добрая обстановка! Не было зазорным подойти к кому-нибудь взять ласково за руку, каждый помогал другому.

А если кто-нибудь грустил или плакал, то успокаивали его всем театром! Меня это потрясало и восхищало!
 
 

Мы по-прежнему сидели в кружочке, когда к нам присоединилась девушка, игравшая Варю. Её звали Наташа, и мы с ней хорошо поладили, подружились.

Тем временем, режиссёр дал нам ещё одно задание. Нужно было пожалеть человека, сидящего рядом. Около меня сидел наш весёлый человек Александр. Я едва могла дотянуться до него, но всё-таки дотянулась и пожалела.

Потом все встали, и стулья были убраны со сцены.

Режиссёр Боря отошёл в угол и сел на пол, сложив ноги по-турецки.

Хотя рядом стояло много свободных стульев, он сел именно на пол.

На сцене осталась одна только Лена. Она стояла, раскинув руки, изображая золотую птицу, которую почему-то называла “Взрывчаткой”.

Потом она позвала себе на помощь Александра и Диму, и они тоже начали изображать птицу.

Режиссёр Боря внимательно и серьёзно на них смотрел сидя углу.

Вот они закончили своё выступление, ушли со сцены.

И вдруг Танечка, сидевшая рядом со мной, встала и начала танцевать без музыки. И так хорошо она это делала, что мне тоже захотелось.

Я в полном молчании начала тоже выплясывать.

--Так! Хорошо! Молодцы!—сказал режиссёр Боря.---Только пусть Оксану вывезут на сцену!

Марина, стоявшая сзади, вывезла меня вперёд.

Несколько минут мы с Танечкой танцевали одни, а потом Дима взял баян и стал играть.

Наконец поднялись все и закружились, закружились, закружились. Танцевали и режиссёр, и Марина, и Алёша-Пусенька, и Лена Геронимус и все остальные. И все были нужны друг другу.

Мне было очень хорошо с этими людьми! Сейчас, спустя уже более двух лет после этих событий, я с радостью и гордостью вспоминаю о них. Но об этом я расскажу чуть позже, а пока мы танцевали и были веселы!

Потом мы получили новое задание, не менее интересное, чем предыдущее. Мы собрались в центре зала и сели. Нам надо было, не открывая рта спеть хором какой-нибудь мотив. Режиссёр Боря стоял напротив нас и говорил, показывая рукой:

“Вот видите как Мишенька мидитирует, а Дима ему помогает!”

Оказалось, что мидитировать я тоже не умею, у меня всё время срывалось дыхание на половине мотива.

Пели мы так не долго, минут десять. Затем мы перешли к музыкальной части. Я ушла на своё рабочее место. Играла на пианино, но очень не долго. Потом Света дала мне инструмент, который я никогда в жизни не видела. Похож он был на узкую длинную банку. По нему нужно бить, как по барабану палочкой. И я играла на нём.

Боже мой! Сколько же интересного было на этой репетиции! И не расскажешь всего!

Я помню, как все люди взобрались на помост, а мы с Димой остались внизу и махали им руками. Дима почему-то грустил, и все успокаивали его.

--Прошу минуту внимания!—сказал режиссёр Боря.—Я должен улететь сейчас! Очень спешу! Извините!

--А! Знаменитый юханановский полёт!?—спросил кто-то.

--Да!—ответил режиссёр Боря.

Я никогда не слышала об этом знаменитом полёте, и мне было любопытно, что будет дальше.

Вот мы стали полукругом и начали прощаться с режиссёром. Он прощался торопливо с нами.

Потом мы взялись за руки, будто провожаем золотую птицу и пожелали режиссёру удачи.

Он взмахнул руками и…………. Побежал, побежал! Того и гляди, оторвётся от пола и полетит.

На секунду ему это удалось, и он скрылся с глаз долой.

Но репетиция не кончилась! Она шла своим чередом. Наташа и Юра замещали режиссёра, и очень хорошо с этим справлялись.

Боренька готовился к очередной сцене, которую он сам придумал.

В театре царило всеобщее оживление, когда пришёл один человек, показавшийся мне необычным. Это был молодой, но абсолютно лысый человек. Выяснилось, что его зовут Андрей, и он был тем самым санитаром, который вытаскивал соринку у Гаева из глаза.

А у Бореньки, тем временем, всё было готово к представлению.

---А кто будет на пианино играть?—спросил кто-то.

---Давайте я!—отозвался Андрей.

--Нужно, чтобы двое играли: кто ещё?

--Давайте пусть Оксюша играет! А?—сказала Наташа.---Оксюш! Хочешь?

--Конечно!—ответила я.

Мы с Андреем сели за пианино и начали играть.

Шла свадьба, а мы играли совершенно невесёлую музыку. Это происходило оттого, что мы заранее не договорились, что будем играть. Получилась путаница, но к счастью этого никто не заметил.

Закончилось это тем, что Андрей, обидевшись на меня, ушёл в другой конец зала. Оставил меня у пианино. Какое-то время я играла совершенно одна.

А на сцене происходили любопытные вещи:

Опять была свадьба, жених и невеста те же, что и прежде, но теперь появилась другая девушка, которая любила жениха. Она присутствовала

на свадьбе и страдала ужасно.

Её играла Лена, а Дима—наш поэт раздавал печенье в качестве свадебного торта. И мне досталось!

Наконец ко мне подошла Наташа.

--Давай вместе попробуем играть?—спросила она.—Андрей ушёл.

--Давайте!—ответила я.

И мы стали играть в три руки.

А на сцене происходили ужасающие события. Девушка, любившая жениха, чуть не убила невесту. Если бы не подоспел волшебник, которого играл Боренька, то невесте было несдобровать.

Девушку поймали и судили, но жених приказал отпустить её. Он сказал, что простил всё. Невеста немножечко поплакала и тоже простила. Девушка покаялась и сказала, что больше так делать никогда не будет, и уехала горько плача.

Всё это время пока шёл спектакль, мы с Наташей играли, стараясь строго следовать за сюжетом. Когда было тревожно и грустно, мы играли печально, а в конце—очень торжественно.

Если сейчас меня попросили бы сыграть ту музыку, которую мы играли, то я бы не смогла этого сделать потому, что это экспромт.

Успех был оглушительный. Все аплодировали и хвалили нас.

-- Как ты играешь! Убиться можно! Кто тебя научил!?—сказала Наташа.

--Не знаю. Давно это было!---ответила я.

Вдруг к нам подошёл Юра. Видно было, что он удивлён.

--Как ты узнала, что Боренька хочет сделать!?—спросил он.—Он тебе сказал?

--Что сказал?—не поняла я.

--Он тебе сказал, что будет в сюжете?—повторил свой вопрос Юра.

--Нет!—ответила я.

--А как же ты так играла?—опять спросил он.

--Как?—опять не поняла я.

--Ты играла во время свадьбы похоронную музыку! Почему? Догадалась что ли?

Я ничего не ответила ему. Не могла же я сказать правду!

--Ну, актриса! Ну, актриса!—воскликнул, наконец, Юра.

Мы с папой уже собирались уходить, когда к нам подошла Марина и сказала:

--Ты, я вижу, имеешь хороший слух. Хочешь посмотреть, как мы распеваемся?

--Хочу! Только папу спросить надо.—ответила я

--Хорошо, конечно!—сказала Марина и пошла, искать моего папу, который курил где-то в фойе. Папа разрешил.

В театре уже никого не было кроме Юры, Светы, Наташи, Лены Геронимус, Марины и меня.

Я сидела, затаив дыхание, и смотрела, что делается вокруг. Все собрались около пианино. Наташа села и стала играть и петь.

Её голос меня поразил! Сильный, глубокий, мощный, как могучая полноводная река, разливался он по залу.

Никогда я такого голоса не слышала, как у неё.

Она пела лучше всех, и учила нас.

--Главное, чтобы напряжения не было!—говорила Наташа.—Расслабьтесь и пойте! Ми-ми-ми, ми-ми-ми!

Марина и Света пели по очереди, сменяя друг друга. Здорово они пели!

--Ксюша! Хочешь попробовать спеть!—спросила Наташа.

--Да!—ответила я.—Только я петь совсем не умею!

--Ну, это мы ещё посмотрим!—сказала Наташа.

Она сыграла несколько аккордов, а я спела. Должна сказать, что никогда раньше я не пела на людях, а тем более в театре.

Сначала я очень волновалась, и от этого голос мой дрожал, но потом я успокоилась, и всё было хорошо. Вообще-то я люблю петь! Наконец я совсем привыкла к пению. Голосила во весь голос!

--Ну, актриса распелась!—сказал Юра со смехом.

Я пела упражнения, которые поют обычно актёры перед спектаклем.

Иногда мы распевались дуэтом с Мариной, Светой или Наташей.

Это продолжалось настолько долго, что актёры, бедные, проголодались!

И Юру, которого почему-то звали Полосюшей, послали в магазин за печеньем и лимонадом.

Репетиция кончилась, и я была очень благодарна всем, что они позвали петь с собой.

--У неё хороший голос, больше октавы!—говорила Наташа моему папе, когда мы уходили.

--Ксюша! Ты нам очень помогла, когда мы “Чайку” играли………

И мы уехали домой. Сердце моё билось и выскакивало из груди, когда мы ехали.

Что же будет дальше!?

5. Капля

25. мая 12⁰⁰.

За несколько дней до этой репетиции я была предупреждена, что приедет съёмочная группа немецкого телевидения. Я очень волновалась, потому что не представляла, как это всё будет. Мы приехали вовремя вопреки обыкновению.

Театр был полон народу. Актёры и актрисы одеты, как в спектакле.

В предбаннике, который был перед залом, стоял Гаев и давал интервью журналистам. Когда мы вошли, он учтиво поклонился и уступил нам дорогу.

Режиссёр Боря тоже с кем-то беседовал. Он был нарядно одет и весел.

Попросил нас куда-нибудь сесть, пока не началась репетиция. А люди всё прибывали и прибывали. Оператор снимал нас без перерыва.

Посредине зала опять стоял тот самый купол, виденный мною во время спектакля. На него падал луч света, и он красиво блестел изнутри. Над ним висел огромный чёрный зонт.

За пианино сидела Наташа в своём чёрном платье и распущенными рыжими волосами. Они вместе с девушкой Инной, играющей Аню, распевались.

Улыбчивый Боря, одетый Епиходовым, сидел в оркестре и задумчиво улыбался.

Наконец режиссёр Боря сказал:

--Дети! Сегодня у нас будет необычная репетиция! Мы будем снимать фильм. Только не пугайтесь, пожалуйста! Это не страшно, а даже интересно!

--Вот видите эту штуку!—произнёс он, показывая на купол.—Это—Капля, но не простая, а волшебная! Сейчас в неё войдут наши садовые существа, знакомые уже вам. Они будут с вами общаться, а вы—с ними.

А теперь я вас познакомлю с человеком, который приехал из Германии, и будет снимать этот фильм. Анджик! Иди сюда!

На сцену вышел человек небольшого роста, со светлыми кудрявыми волосами и светлыми глазами. Вокруг его шеи был повязан бежевый шерстяной шарф. Это было странно, потому что на дворе стоял май месяц.

Режиссёр Боря представил его, как Анджея, а фамилию я не расслышала, поэтому врать не буду.

Анджей приветливо улыбался. Он сказал, что приехал в Россию, чтобы снять серию фильмов о современном искусстве.

Надо заметить, что по-русски он говорил отменно, и вообще был милым человеком!

А потом он стал говорить, что эта серия будет показана по телевидению перед нашими выборами.

--А почему перед выборами?—удивился режиссёр Боря.—Разве вы следите за нашей политикой?

--Конечно!—ответил Анджей.

Они поговорили ещё немножко, и режиссёр начал представлять свою труппу, которая всё это время сидела в углу и слушала.

Он выводил каждого актёра или актрису за руку и представлял.
 
 

--А вот наша нимфа мускулистая!—сказал режиссёр, выводя Свету на сцену.—Светочка! Она Дуняшу играет у нас!

(Я долго смеялась над этим определением.) Надо же такое сказать!

А тем временем, представление продолжалось:

--Фирсятина наш!—говорил режиссёр, подходя к Юре, переодетому в Фирса.

Он относился к своим актёрам с доброй иронией, а они отвечали ему тем же.

Меня поражало то, что эти необыкновенные люди почти никогда не кричали друг на друга. Если даже они ссорились, то и тогда говорили тихо!

Но это в жизни, а в спектакле всё было по-другому! Впрочем, я скажу об этом чуть-чуть позже.

Наконец на сцену вышел тот человек в красном балахоне, который играл пьяницу.

--Дети! Как вы думаете, на кого похож этот человек?—обратился к нам режиссёр Боря.

--На царя какого-нибудь!—ответила девочка Машенька, сидевшая около меня. Кстати, эта девочка сыграла не последнюю роль в моей “театральной карьере”.

Но я всё время забегаю вперёд, простите! Это потом, а пока шло долгое представление актёров. Было интересно!

Я разговаривала с Леной Никитцевой.

--Тебе здесь нравится!? Ты любишь этот театр!?—спрашивала она.

--Да! Очень!—отвечала я совершенно искренне.—Спасибо, что привели меня сюда, Лена!

Всё было замечательно, только не хватало одного человека, а без него нельзя начать репетицию.

--Олег должен скоро приехать. Он опаздывает сегодня.—говорил режиссёр Боря.—Подождём!

Олег играл Петю Трофимова, а эта одна из главных ролей, без которой мы не могли обойтись.

Мы долго его ждали, и ничего не делали.

Наконец режиссёр позволил нам взять инструменты и поиграть.

--Боря хочет, чтобы ты играла на пианино!—сказала, подошедшая ко мне Света.—Хочешь?

Я кивнула головой, и мы поехали вокруг гигантской Капли. Подъехав к пианино, мы увидели Епиходова, который сразу уступил мне место.

Я села и начала играть. Ко мне подошёл оператор и стал снимать меня.

Не привыкшая к съёмкам, я разволновалась и играла очень плохо. Руки не слушались. Они были, как из ваты. Я удивляюсь, как я вообще играла.

Но никто, слава Богу, этого не видел, а оператор, уходя, показал большой палец в знак одобрения. Пожалел меня, наверное!

Тем временем, пока я проваливала свою музыкальную программу, актёры и актрисы собрались в одном из углов. Они о чём-то шептались и хихикали.

Наконец вышли и начали водить хоровод вокруг Капли. Режиссёр Боря взял и меня. Я держала за руку нашего милого царственного пьяницу. На самом деле он, конечно, не был пьяницей, но я его так называла потому, что не знала, как зовут этого человека в жизни.

Итак, мы водили хоровод и пели примерно так:

“Обещали вареники с картошкой-ой-ой!

И не да-а-али! И не да-а-али!”

Наверно, эти хулиганские стихи придумал какой-то очень голодный актёр! Это было весело! Зрелище фантастическое!

Тем временем, наш немецкий гость Анджей метался между двумя операторами, снимавшими всё это безобразие, отдавая указания.

Хороводили мы долго, наконец, устали и разошлись.

--Пока нет Олега, я расскажу, что будет дальше! Хорошо!—сказал режиссёр Боря, когда мы расселись по своим местам.—Так вот! Сейчас все садовые существа, которые здесь сидят, войдут в эту Каплю. Они будут с вами общаться и существовать.

Будет два народца, которые постараются найти общий язык. Один народец будет в Капле. Он—волшебный. Другой народец снаружи. Он—обыкновенный. Это все вы.

Потом Капля откроется, оттуда выйдут садовые существа, и тогда польётся, потечёт чеховский текст.

А вы будете помогать им. Всё ясно? Ну, хорошо!

Пока режиссёр Боря говорил, приехал Олег, и репетиция наконец-то началась.

--Прошу входить в Каплю!—сказал режиссёр своим актёрам.

Капля открылась, и они вошли туда все вместе.

--Дыма, больше дыма в Каплю! Направьте луч света на неё!—говорил режиссёр, прохаживаясь по сцене.—Так! Правильно!

В Капле было столько дыма, что я едва различала фигуры моих знакомых.

--Актёры сейчас существуют! Учитесь! Учитесь дети!—говорил поучающе наш режиссёр.

Он взял за руку Диму, который страшно волновался и не хотел идти на сцену.

--Пошли! Пошли! Не волнуйся!—сказал он ласковым голосом.—Это не страшно совсем!

Бедный Дима, не помня себя от волнения и страха, закрывая лицо рукой, всё-таки послушался режиссёра и пошёл на сцену, а за ним и все остальные. Все кроме меня.

В этой сутолоке я была забыта, но обижаться на этих людей у меня не было никаких оснований, потому что я прекрасно понимала, что им очень трудно и без меня.

Наконец ко мне подошла Машенька и спросила:

“Хочешь со мной к Капле пойти? Боря! Можно я с этой девочкой пойду?”

Режиссёр разрешил.

И мы пошли к Капле! Там было много народа, мы еле-еле могли проехать. Всё было точь-в-точь, как говорил режиссёр.

Один народец общался с другим. Мы подъехали к Капле, и во весь голос начали выкрикивать имена актёров. А они в свою очередь—наши.

Я кричала почему-то басом: “Наташа! Юра! Боря!”

--Ксюша-а-а!—отвечали они мне. В Капле была проделана большая дыра, видимо, для вентиляции. Каждый актёр просовывал туда руку и махал.

Чтобы мы с Машенькой не упали или не наехали на кого-нибудь невзначай, к нам был приставлен человек. Это был Андрей.

Тот самый человек, который на меня обиделся. Неизвестно, правда, за что. Должно быть, мы просто не сработались. Бывает!

Действие в Капле шло шумно и весело. Мы с Машенькой и Андреем ездили вокруг неё, и с удовольствием общались с садовыми существами. Таинственные их фигуры приковывали взор.

Они танцевали, и что-то говорили вполголоса. Епиходов был в маске, а шапка нашего царственного пьяницы упиралась в потолок Капли.

Наконец Капля открылась, и оттуда сначала вышли клубы дыма, а уж потом садовые существа.

Каплю быстро убрали.

--Итак, сейчас мы будем разыгрывать первый акт пьесы “Вишнёвый сад”.—сказал режиссёр Боря.—С того момента, как Любовь Андреевна и Аня приехали из Парижа. Аня! На сцену!

Аня перешагнула палку, лежащую у неё на пути, и вышла.

Она начала играть, но что-то не понравилось режиссёру в её игре, и он попросил сделать то же самое ещё раз.

Аня ушла со сцены, но через секунду, перешагнув опять палку, вернулась и играла уже лучше.

Потом режиссёр собрал всех актёров в центре зала, где раньше стояла Капля, а теперь было пустое место.

Они стояли вокруг него, а он по своему обыкновению сел на пол, откинувшись и оперевшись руками назад.

Он что-то им говорил, объяснял, растолковывал, но так тихо, что ничего слышно не было.

Лица у актёров были серьёзные очень, и они внимательно слушали, что говорит режиссёр.

Наконец он встал, и актёры разошлись по своим местам.

--Так! Сейчас на сцену выйдут Епиходов, Фирс и все остальные.—сказал режиссёр после некоторой заминки.—Вы вместе будете существовать.

Сначала вышел Фирс и начал играть. Потом после недолгой паузы выскочил Епиходов, а потом все остальные.

И тут произошло совершенно неожиданное событие. Машенька, спокойно сидевшая возле меня, вдруг вскочила и вытащила меня на сцену. Я даже опомниться не успела, как оказалась прямо перед Епиходовым и Фирсом.

Первые секунды у меня было такое ощущение, будто меня бросили в воду, а я плавать не умею.

Я растерялась и перепугалась до смерти! Никто ничего мне не объяснил.

Епиходов и Фирс пошли на меня. Они кричали что-то и пели. Никогда я не забуду этой минуты!!

Но потом я привыкла к новому своему положению и тоже закричала.

Что я кричала, не помню, потому что была как во сне.

Машенька меня возила всё время по кругу, по кругу, по кругу. Мы ехали, бесконечно цепляясь за палку, лежащую у нас на пути.

Посреди сцены сидели Фирс с Епиходовым, и что-то очень быстро говорили. Чуть поодаль стояли остальные герои и тоже говорили все разом. Мы в свою очередь тоже что-то кричали им.

Режиссёр Боря сидел на стуле, закинув ногу за ногу. Несмотря на всеобщее веселье, он был очень серьёзен.

Наконец мы перестали кричать и говорить, и вернулись на место, чтобы перевести дух.

--Хорошо! Мне понравилось, как вы существовали!—сказал режиссёр Боря.—Спасибо! Ну, а теперь прошу Шарлотту Ивановну на сцену!

Я видела Шарлотту Ивановну второй раз в жизни, но уже знала, что при её появлении на сцене начинается буря. Так и вышло.

Она выскочила на сцену и…………….

Не буря, а целый ураган обрушился на нас.

Она бегала по сцене, кричала, играла, пела с такой энергией, силой и мощью, что мне невольно стало завидно, и тоже захотелось так играть.

--А моя собака и орехи кушает!—с каким-то удивительным, странным восторгом закричала она.

И все люди, стоящие рядом, начали лаять, изображая, видимо, ту собаку, которая орехи кушает.

Потом Шарлотта Ивановна начала рассказывать про свою жизнь.

Говорила, что отец её и мать были цирковыми артистами, что она даже не знает, повенчаны ли они были и так далее…

Наконец она дошла до того момента, когда говорилось, что она тоже владеет цирковыми приёмами.

Сказав это, она сделала великолепное сальто-мортале! Такого я никогда не видела! Я никогда не бывала в цирке!

Потом Аня, Варя, Епиходов, Фирс и все остальные стали уговаривать Шарлотту Ивановну: “Покажите фокус! Покажите фокус!”

Она убегала от них, говоря, что не может, не умеет, не хочет.

Тут опять вступили мы с Машенькой. Выйдя на сцену, мы начали тоже кричать, чтобы Шарлотта Ивановна показала фокус. Но она так и не показала его.

Сказать по правде, мне очень нравилось существовать в пространстве сада, но я не совсем понимала, кого я играю.

И тогда я придумала себе роль сама.

Будто я—Оксана Великолуг попала в этот маленький мир, в котором живут все эти герои садовые существа. Я пыталась найти общий язык с ними. Моё положение немножко было похоже на положение Алисы в стране Чудес. Но я была ещё и не одна, а с Машенькой, Танечкой, Леной Геронимус, Пусенькой-Алёшенькой и многими людьми, которые искали в этом мире понимания.

На самом деле, моя выдумка вовсе и не была выдумкой, а чистой правдой.

Таким образом, я играла самою себя, попавшую в совершенно другой мир.

Мы с Машенькой продолжали ездить по кругу, и когда проезжали мимо какого-нибудь актёра или актрисы, то я начинала улыбаться им или делала какой-нибудь знак рукой или говорила что-нибудь умное.

Некоторые актёры меня понимали и улыбались в ответ, а некоторые—нет. Епиходов и Фирс мне очень помогали морально! Я за это им благодарна!

Вдруг к нам подошла Дуняша.

--Давайте я помогу вам! Маша! Давай! Ты за одну ручку коляску вези, а я за другую.—сказала она. Так и сделали.

--Ты у нас королевой будешь, а мы свитой!—сказала Дуняша после долгого молчания, обращаясь ко мне.

Она ведь не знала, что я уже выбрала себе роль.

Я ничего не ответила Дуняше, потому что не было времени спорить с ней.

“Пусть думает, что я королева. Ладно!” решила я.

И опять мы поехали втроём.

Ко мне подскочил Епиходов и сунул мне в руку какой-то белый пушистый предмет, похожий на одуванчик. Не зная, что с ним делать, я отдала его кому-то. Так мы существовали очень долго, а может быть, и нет. Не знаю! Понятие времени в этом мире было относительно.

В конце концов, режиссёр Боря, сидевший всё это время молча, встал, подошёл к нам, сел на корточки перед Епиходовым и стал что-то ему объяснять.

А мы всё ездили и ездили.

С краю сцены стояли Алёша-Пусенька и Лена Геронимус. Они задумчиво и грустно смотрели на всех. Каждый раз, когда мы проезжали мимо них, я невольно задевала их рукой, но они даже этого не замечали. Всё смотрели и грустили. Дима читал свои стихи, а весёлый наш человек Александр произносил пламенные монологи. Только он так умел произносить их!

Люсенька, Серёженька и Танечка великолепно существовали в этом мире. Все двигались и я вместе с ними.

А над всеми нами величественно повис всё тот же огромный чёрный зонт.

Наконец режиссёр встал и попросил, чтобы зонт опустили на пол.

Его опустили, и мы все подошли к нему.

--Давайте скорее! Пока опять не подняли!—сказала Люсенька.—Бери, пока дают!

--Что дают? Что брать?—спросила я у Люсеньки, но её уже и след простыл.

Так и не добившись ни от кого вразумительного ответа, я подъехала вплотную к зонту. Он оказался ещё больше, чем я думала.

Вокруг него столпились люди. Они держались за гигантскую ручку.

И я тоже, как и все стала за неё держаться.

--Бери! Бери, пока дают!—опять сказала Люсенька таинственным голосом.

Вообще во всём этом было много таинственного и интересного. Нигде я не видела этого и не читала. Я понятия не имела, кто это всё придумал. Режиссёр Боря или кто-то ещё!? Меня до сих пор мучает этот вопрос.

А тем временем, пока я задавала себе такой вопрос, Любовь Андреевна вышла на сцену и закричала: “Епиходов идёт!”

--Епиходов идёт!—крикнула я.—Ура-а-а!

Тут началось нечто невероятное! Выход Епиходова!

Нет! Он не вышел, а выскочил, пулей вылетел на сцену. На нём была знаменитая епиходовская маска, которую я уже описывала.

Вдруг Машенька подбежала к Епиходову, и они вместе начали танцевать. Здорово это у них получалось!

А мы с Дуняшей продолжали ездить по кругу.

Это была на самом деле необычная репетиция. Если в обычной репетиции мы работали без перерыва по много часов, то сейчас нам приходилось ненадолго прерываться, чтобы перетащить аппаратуру или перезарядить камеры.

Зал теперь назывался павильоном для съёмок фильма.

Лежащие на сцене надувные палки, служили сиденьями для актёров, уставших от работы.

Я проезжала мимо них и улыбалась, чтобы поднять им настроение.

Дуняша начала петь песню о сурке. Я не знала слов этой песни, но всё равно подпевала: “ И мой сурок со мной!”

Я очень старалась петь хорошо. Вспомнила Наташины уроки.

Пели мы долго дуэтом, а все остальные на нас смотрели.

От волнения и ужасного внутреннего напряжения голос мой дрожал.

Но вот мы закончили петь.

На сцену вышел наш царственный пьяница, и начал что-то кричать очень громко и остервенело.

--Стоп! Стоп!—закричал режиссёр Боря.—Ну, что же это такое!? Андрей! Где у Вас душа!? Куда улетела!? А? Я не вижу здесь души.

Вы просто кричите и всё! Душа у Вас далеко! Придётся кое-что объяснить Вам! Давайте все сядем!

Мы все остановились и сели на палку, с краю которой сидел царственный пьяница.

Он снял свою шапку, опустил голову и смотрел куда-то в пол.

Хотя режиссёр был прав, мне стало жаль этого человека.

Иногда он обиженно поглядывал на режиссёра, сидевшего на противоположном конце зала.

--Понимаете Андрей!—начал режиссёр, помедлив.—Кричать можно по-разному, но кричать без души нельзя!

Андрей молчал, нахмурившись.

--Всегда надо знать, что ты делаешь и для чего.—продолжал режиссёр Боря.

Говорил он мягким, добрым голосом, как и всегда, но по мере того, как он говорил, Андрей всё мрачнел и мрачнел.

Вдруг я бросила взгляд в зрительный зал, и увидела красивую девушку, сидевшую в первом ряду. Она смеялась и грозила пальцем Андрею, но он её не видел. Зрелище было, конечно, незабываемое!

Я должна попросить прощения у тех людей, о которых пишу, но я описываю лишь подлинные события, ничего не придумывая и не приукрашивая.

Итак, мы долго сидели и смотрели на Андрея. А режиссёр Боря всё говорил и говорил.

Сверху на галёрке стоял оператор, и снимал всё, что происходило внизу. Я боялась, что он оттуда упадёт, но, слава Богу, он не упал. Наконец объяснения закончились, перейдя в обычную беседу.

Но Андрей, похоже, серьёзно обиделся на режиссёра, и сидел насупившись. В беседе он не участвовал.

Каждый из нас выходил и говорил о том, что волнует именно его, а все остальные слушали, не перебивая.

Потом беседа постепенно превратилась в игру.

--Кто лучше изобразит Епиходова!?—спросил режиссёр Боря.

Вышла моя Машенька.

--Давайте я!—сказала она.

Епиходов отдал ей свою маску и иглу для прокалывания “солнца”. Машенька надела епиходовскую маску, взобралась на помост и проткнула шар, висевший над ним.

Гаев произнёс свою реплику: “Вот и солнце зашло!”

Все засмеялись. Люсенька поднялась со своего места и сказала:

--Я тоже хочу быть Епиходовым!

--Ой! Люся! У нас шарики кончились!—сказал с сожалением режиссёр.

--Ну, вечно мне не везёт!—расстроилась Люсенька и села на место.

Некоторые люди встали со своих мест, и репетиция пошла дальше. Я не помню, как опять оказалась на сцене. Гаев сел за пианино и заиграл мотив, знакомый мне с самого раннего детства. Это бы романс “Гори! Гори! Моя звезда!”. Я вдруг вспомнила, что моя бабушка пела этот романс мне, когда я была совсем маленькой девочкой.

“Ой! Ну, надо же!” подумала я и улыбнулась.

Мне было приятно услышать этот романс в другом мире!

Я стояла на сцене, когда все запели, и мне ничего не оставалось делать, как тоже запеть. Хотя я не знала всех слов романса, но старалась вслушиваться в то, что поют остальные.

Кто-то оставался сидеть на палке, кто-то ходил по сцене, но пели все, и Алёша-Пусенька, и Лена Геронимус, и Люсенька, и Танечка, и Александр с Димой, и, конечно, актёры.

И опять я поймала серьёзный взгляд режиссёра Бори. Когда мы закончили петь, оказалось, что у одной из камер вышла вся плёнка. Оператор не успел записать романс, и пришлось нам петь ещё раз.

Странное ощущение было у меня в этот момент. На меня смотрело огромное количество пар глаз, и я по логике вещей должна была волноваться, но почему-то не волновалась. Мне казалось, что я сплю и сейчас проснусь. Я нисколько не боялась ни сцены, ни публики. Страх первых секунд окончательно прошёл. Я привыкла.

* * *

Епиходов сидел в оркестре и выстукивал какую-то мелодию палочкой по банке из-под кофе.

Фирс говорил что-то мне на языке знаков, а я ему отвечала.

Аня почему-то загрустила, и наш добрый поэт успокаивал её.

Симеонов-Пищик задумчиво сидел на палке и улыбался. Гаев просто бродил по сцене, и его красивый чёрный плащ шелестел при ходьбе.

Мы с Дуняшей так засмотрелись на всё это, что нечаянно наехали на шлейф Вари, сидевшей там же.

--Ой! Ну, что же вы сделали!? Теперь стирать придётся!—шёпотом возмутилась она.

Извинившись, мы поехали дальше.

В репетициях иногда были моменты, когда каждый человек занимался тем, чем хотел, а режиссёр следил за всеми, не вмешиваясь в ход событий. Можно было просто побродить по сцене или поболтать с кем-нибудь из актёров, или посидеть и отдохнуть.

Но вот опять начиналось действие. Аня перестала грустить и вышла на сцену. К ней подошёл Петя Трофимов, и они начали свой революционный диалог. И опять вечный студент уговаривал Аню отречься от старого мира, и опять она соглашалась.

И вдруг они прервали свой диалог и начали петь какой-то мотив.

Он был похож на восточный, но точно я сказать не берусь, не знаю.

Это было неожиданностью для всех.

А наши герои, пропев этот мотив, который длился всего одно мгновение, как ни в чём не бывало, продолжали прерванный диалог.

Я заметила, что все играющие и существующие люди двигаются вокруг главных героев, как планеты вокруг Солнца. Думаю, что это было сделано не случайно.

Наконец Аня окончательно согласилась на уговоры Пети, и они уплыли на лодке, сделанной всё из той же надувной палки.

И тут вышла Варя и начала кричать:

“Аня! Где ты!?”

Я не удержалась и тоже закричала:

“Аня! Где ты!?”

А потом Варя запела своим сильным и красивым голосом:

“Аня-я! Где-е ты-ы!? Аня-я!”

И я запела тоже, а потом все остальные к нам присоединились:

“Аня-я! Где-е ты-ы!? Аня-я!”

Все двинулись к помосту, не переставая петь. Мы с Дуняшей тоже ехали в ту же сторону и пели.

Даже родителей наших позвали к помосту.

А мы всё пели и кричали: “Аня! Где ты!?”

--Ну, вот же Аня! Чего так кричать!?—недоумённо сказала Люсенька, показывая на Аню, стоящую там же с нами.—Не понимаю я вас!

Занавес стал закрываться, а мы всё пели и пели.

Когда две его половинки были готовы сомкнуться, Аня вдруг сама закричала: “Аня! Где ты!?”

Наконец занавес закрылся совсем.

--Молодцы! Спасибо вам всем!—послышался голос режиссёра Бори из-за занавеса.

Ко мне подошёл мой папа, и мы поехали на место.

Проезжая мимо занавеса, я нечаянно зацепила его и оторвала маленький кусочек. Я хотела оставить его себе на память, но папа отобрал его, и положил на стул, где он и валялся до конца репетиции.

Но если вы, дорогие читатели, думаете, что это был конец репетиции, то глубоко ошибаетесь!
Пожалуй, сейчас и началось самое примечательное, то, что помогло мне лучше разобраться в том мире, куда я попала по воле судьбы и Лены Никитцевой.

Я сидела совершенно измотанная, уставшая и слушала, что говорили люди.

Некоторые актёры ушли переодеваться, а другие давали интервью. Анджей ходил с микрофоном и разговаривал с теми, кто играл и существовал. Он задавал им разные вопросы, а они отвечали ему.

Я почти ничего не могла расслышать, потому что далеко сидела. А мне было ужасно любопытно послушать!

Тогда я попросила Серёженьку, стоявшего рядом, отвезти меня ближе, чтобы я могла их услышать. Он меня понял и сделал, что я просила.

Надо сказать несколько слов об этом человеке. Он совсем не умел говорить. Иногда в его лице я замечала судорожную борьбу, будто он хотел сказать что-то и не мог. Как я его понимаю! Сама иногда оказываюсь в таком положении.

Но это отступление!

А тем временем, мы с Серёженькой ехали по сцене к съёмочной группе, но когда мы уже подъезжали к ней, он вдруг передал управление коляской Танечке, а она почему-то отвезла меня обратно.

Так они меня и возили через всю сцену назад-вперёд. Но всё-таки кое-что мне удалось услышать.

Анджей спрашивал у всех, какое значение имеет театр в жизни тех, кто в нём играет и существует.

Если бы он задал мне такой вопрос, то я бы, наверное, ответила так:

“Я здесь работаю совсем недавно, и очень мало знаю об этом театре, но то, что я вижу мне нравится! Что для меня этот театр?

Это, прежде всего моя работа, к которой я отношусь очень серьёзно, хотя по мне этого и не скажешь!

Но самое главное это то, что я очень люблю свою работу и тех людей, с которыми работаю!”

Вот так бы я ответила, если бы меня спросили.

Надо сказать, что ответы моих друзей не слишком отличались от моего воображаемого ответа. Я была этому рада!

--А кем бы вы хотели стать?!—спросил Анджей у всех нас.

--Я хочу стать психологом и помогать людям, как Лена Никитцева!—сказала Люсенька.

--А я хочу быть режиссёром, как Боря Юхананов!—говорил Боренька.

А я бы ответила так:

“Я, конечно, не знаю, что будет дальше, но мне бы очень хотелось стать актрисой.

Но если этого не случится, то я буду работать тем, кем смогу, и всё равно буду помогать театру по мере сил!”

Я настолько увлеклась своими мыслями, что не заметила перемен, происшедших на сцене. На ней появились большие чёрные пирамиды, сделанные, видимо, из того же материала, что и надувные палки.

Пирамиды эти назывались деревьями, хотя не были похожи на деревья нашего мира.

В одно из таких деревьев мог влезть человек. Многие наши люди воспользовались этой возможностью и влезли. Так и ходили с деревьями на плечах или точнее внутри деревьев.

Машенька стояла в дереве и давала интервью Анджею.

--Кем ты хотела бы стать?—спрашивал он у неё.

--Актрисой. Я хочу играть, как Боря Юхананов!—весело ответила она.

--Но ведь он режиссёр, а не актёр!—удивился Анджей.

--Какая разница!—сказала Машенька.

Пока актёры переодевались, режиссёр давал интервью, а мы просто гуляли по сцене, переговариваясь между собой.

Вдруг одно дерево, в котором сидела Машенька, покачнулось и чуть не упало. Оно бы точно упало, если бы рядом никого не было. Но, слава Богу, его вовремя поймали. Честно говоря, я немножко испугалась за Машу.

А тем временем, наши люди затеяли игру. Боренька спрятался за помост, а Дима и Александр его искали.

Но вот пришли актёры. Епиходов опять стал улыбчивым Борей, Фирс—Юрой, Дуняша—Светой, Варя—Наташей, а Гаев—Митей.
 
 

Я ещё раз подивилась тому, как эти люди меняются. Сейчас они уже не были садовыми существами, но и обыкновенными людьми их тоже нельзя было назвать, потому что они работали в этом театре, а значит, не являлись обычными.

Боренька, как обычно готовился к очередной своей сцене, которую должны были снимать на телекамеры. Его матери не нравились его сцены из-за того, что там кто-то кого-то убивает, ей не нравилось затея со съёмками этих сцен, но режиссёр Боря настаивал на них. Он совершенно справедливо утверждал, что у Бореньки талант к режиссёрскому делу. Спорить с ним было бесполезно и поздно!

Боренька уже был готов начать сцену.

Ко мне подошла Лена Никитцева.

--Что ты будешь делать?—спросила она.

--Не знаю!—ответила я.—Что Боря скажет.

Лена почему-то удивилась моему ответу, хотя ничего странного здесь не было.

Она подозвала режиссёра, и он сказал, что я могу отдохнуть. Я села в оркестр, чтобы никому не мешать, взяла какой-то бубен и в задумчивости стала играть.

Наконец началась сцена Бореньки.

И опять была свадьба, и опять какой-то чёрный человек в чёрных очках и чёрной шляпе пытался помешать счастью молодых. У него был такой же чёрный пистолет, как и он сам.

Он всех убил, а добрый волшебник Боренька ударил в гонг, и все ожили.

Я вдруг поняла, почему я так привязалась к этому театру!

Там совсем не было смерти, а если и была, то её побеждали каким-нибудь волшебным образом. Прямо как в сказке! Но это была не сказка, а самая настоящая быль.

Всё время, пока шла Боренькина сцена, я сидела в оркестре и помогала ему.

Сначала я играла на бубне, а потом меня подвезли к очень интересному инструменту. Под потолком висела верёвка, к ней была прикреплена ударная тарелка, а к тарелке крепилась сверху длинная железка. Этой железкой нужно было бить по тарелке.

В одной руке я держала железку, а в другой—большую барабанную палочку. Так и играла!

За пианино сидел Андрей и опять играл свою странную музыку, а я старалась под него подстраиваться.

Когда закончилась сцена Бореньки, режиссёр Боря и Анджей со съёмочной группой куда-то ушли.

Вышел человек и объявил, что они пошли снимать интервью и, что через минут десять-пятнадцать мы пойдём к ним пить чай.

Так и случилось. Через несколько времени мы направились на второй этаж. Когда мы вошли в столовую, я заметила, что Боренька плачет.

“Что случилось? Такой триумф, а он плачет!?” думала я.

Мне хотелось успокоить его как-нибудь, но у меня настолько не было сил, что я даже говорить не могла. Тогда я сделала успокаивающий знак рукой.

Все успокаивали Бореньку.

--Такой триумф! Не плачь, Боренька! Видишь, Ксюша тебе машет!—говорил режиссёр добрым и ласковым голосом.—Она тебя тоже жалеет и любит! Ты хорошую сцену придумал! Правда!

Всем очень нравились сцены Бореньки, а режиссёр подарил ему коробку конфет.

За стол мы все не помещались. Слишком много нас было. Пришлось садиться в три ряда. Но вот все, наконец, расселись, и чаепитие началось.

Режиссёр всех нас хвалил, благодарил. Досталось похвал и мне, а я говорила, что ничего особенного не сделала. Скромничала!

--Вот мы сейчас сняли фильм! Да! А потом мы возьмём кассету с этим фильмом,--объяснял режиссёр,—и пойдём к чиновникам.

Если им понравится то, что мы сделали, мы с вами поедем на гастроли! Быть может! Кто поедет на гастроли!?

То ли от переизбытка чувств, то ли ещё по какой-то причине, но я вдруг закричала: “Я!”. Все рассмеялись над моей выходкой и я тоже.

--Ну и реакция!—засмеялся режиссёр Боря.—Мгновенная! Оксана-Ксюша! Я не успел ещё сказать, а ты уже ответила!

Вообще было очень весело, и конфеты были вкусные, а некоторые взрослые пили вино!

--Что же! Мы все очень разные, но мы одна семья!—сказал, наконец, режиссёр.—Вы хорошо поработали в этом сезоне. Особенно хочу отметить Бориса Баженова!

Улыбчивый Боря, сидевший рядом с ним, выпрямился, как бы вырос, и счастливо улыбнулся. А я порадовалась за него!

--Скоро будет лето, и мы немножко отдохнем, друг от друга.—продолжал режиссёр Боря.—А потом в сентябре встретимся! Ладно!?

На том и остановились. Чаепитие закончилось, и все стали расходиться, прощаясь до сентября.

Мы благодарили режиссёра за репетицию, а он довольно улыбался.

Действительно, она получилась хорошая!

Спустившись, мы ещё долго сидели в фойе, разговаривая с Леной Геронимус и ожидая Лену Никитцеву.

Каждый проходивший мимо, прощался с нами.

Наконец Лена пришла, и мы вчетвером уехали домой.
 
 

6. Кабинет Демичева

Но в сентябре нам увидеться не удалось. Прошли октябрь, ноябрь, декабрь, наконец, наступил новый год, а потом и зима прошла.

Я получала очень скудные сведенья о театре. Они были противоречивы, спутаны и неутешительны. Говорили, что у театра нет денег, чтобы оплатить аренду. Я думала, что никогда больше не увижу тех людей, к которым так привязалась всем своим существом.

Никогда я не подозревала, что буду так по ним скучать! Я вспоминала тот кусочек занавеса, который нечаянно тогда оторвала и бросила на стул, и думала: “Вот так и душа моя разорвана, и лежит где-нибудь на стуле забытая! И никто её не видит!”

От таких мыслей мне становилось ещё грустнее, но я никому не говорила об этом, потому что от природы скрытна.

Но вот наступил март. Весна.

И, наконец, я получила долгожданное приглашение. Оказалось, что из-за всех моих переездов, меня потеряли и долго искали. Это меня несколько утешило!

Мне сказали, что играть мы будем не в театре на Сретенке, где играли раньше, а в “Доме актёра”. Для меня это было большой честью!

Итак, наступило 25 марта 1997 года назначенный день.

Подъезжая к “Дому актёра”, я заметила микроавтобус, из которого вытаскивали какие-то костюмы в синих чехлах. А около микроавтобуса стоял человек и улыбался. Я сразу узнала его, хотя он очень изменился за те десять месяцев, что мы не виделись.

Это был улыбчивый Боря. Он меня не видел, потому что я сидела в машине.

“Дом актёра” оказался чрезвычайно красивым. Там были зеркала, картины, гобелены. По лестнице нам помогал подняться человек, игравший Яшу. Увидев меня, он удивился, что я радуюсь, и сказал: “Радости сколько! Господи!” В фойе мы встретили Лену Никитцеву и ещё одну девушку, имени которой я не помню.

Девушка вела за руку Лену Геронимус.

Она сказала, что надо подняться на седьмой этаж. Поднявшись на лифте, мы оказались в большом коридоре. Долго мы блуждали по нему, спускаясь и поднимаясь по лестницам, тщетно пытаясь найти своих. Бедный мой папа, таскавший меня!

Наконец в одном из красивейших залов, я вдруг увидела Наташу. Она держала за ручку маленькую девочку. Это был тот самый ангелочек, выходивший тогда на сцену. Девочка заметно подросла.

Они стояли и любовались картиной.

Увидев нас, они улыбнулись. Обменявшись обычными любезностями, мы вместе направились далее.

В другом зале, впрочем, не менее красивом, нам повстречалась Марина.

--Куда же ты пропала? Ксюша! Год тебя не видела!—сказала она мне

Всё-таки, в конце концов, мы добрались до места назначения, где сидели все остальные.

Это был полутёмный, но очень красивый зал. В углу стояло пианино или рояль, точно я не разглядела, оказавшись в темноте после яркого света. Потолок был высоким, и на нём висела роскошная люстра.

В центре зала стояли стулья, на которых расположились люди, существующие в пространстве сада.

Вдруг за моей спиной послышался голос, показавшийся мне знакомым.

Обернувшись, чтобы посмотреть, кто там стоит, я увидела нашего режиссёра Борю, который с кем-то разговаривал.

Наконец он подошёл к нам и поздоровался.

--Сколько же мы не виделись? Год?—спросил режиссёр, обращаясь ко мне.

--Нет. Меньше. Десять месяцев.—ответила я, но он меня уже не слышал.

--Извините, ради Бога, но произошла ужасная накладка!—говорил режиссёр Боря.—Этот зал уже занят другим театром! Нам придётся перейти в другой зал.

И опять мы поднимались и опускались по лестницам.

Наконец добрались до маленькой комнатки. В ней был стол, заваленный бумагами и карандашами, и стояло кресло.

Из комнатки этой мы попали в зал.

Он был огромный, светлый и уютный. Стены были обтянуты гобеленами зелёного цвета. В углу стоял чёрный рояль, а по периметру зала были расставлены кресла, стулья, маленькие диванчики и столики с маленькими лампами искусной работы.

Посредине зала стоял одинокий стул.

Мы вошли, и вдруг оказалось, что с нами пришли ещё много людей.

Они были журналистами, привезшими с собой технику.

Телекамеры, осветительные приборы, провода, микрофоны.

Я сидела и смотрела, как они ставили треножники для камер. Все суетились и спешили. Наконец принесли инструменты и надувные палки, и положили их на пол.

Потом пришёл режиссёр, уходивший куда-то. Он сел на одинокий стул и попросил операторов включить юпитеры, чтобы мы привыкли к их яркому свету.

--“Да будет свет!” сказал монтёр!—проговорил кто-то, когда юпитеры были уже зажжены и осветили роскошную обстановку.

--“Да будет свет!”—почти машинально повторил режиссёр, глядя перед собой.—Знаете!—опять заговорил он.—Говорят, что этот кабинет принадлежал Демичеву бывшему министру культуры.

--Интересно! А приведения здесь водятся?—спросил кто-то.

--Не знаю! Быть может!—отозвался режиссёр Боря

Я невольно улыбнулась этому диалогу, режиссёр поймал мою улыбку, и тоже улыбнулся.

Так прошло минут пять в ожидании актёров, которые переодевались, и становились садовыми существами. Мы сидели и переговаривались.

Надо сказать, что я очень соскучилась по этим людям.

Вдруг послышался над моей головой голос, показавшийся мне тоже знакомым.

--Марина!—сказал кто-то очень отчётливо.

Я подняла глаза и увидела Машеньку.

--Я не Марина, а Оксана!—ответила я.—Но всё равно спасибо, что подошла.

--Оксана! Ты что в жизни делаешь?—спросила она.

--Вообще-то я на компьютере работаю.—отозвалась я.

--Ты программы пишешь!?

--Нет! Просто работаю! Уроки делаю или играю.

--А! Молодец!—проговорила Машенька и ушла куда-то.

Наконец все люди сели на коврик, постеленный на полу. На нём лежали разные инструменты. Некоторые из них не были похожи на обычные инструменты. Это были банки, склянки, палочки и даже обыкновенная пишущая ручка. Чего только там не было!

Ко мне подошла девушка, которая встретилась нам вначале. Она позвала меня к ним.

Я согласилась.

Мне дали невиданный инструмент, который представлял собой огромную и тяжёлую связку ключей. Надо было ими греметь и создавать шумовой эффект.

Рядом сидела Лена Геронимус и на чём-то играла.

Три оператора обступили нас с трёх сторон и снимали, горел яркий свет юпитеров, а мы сидели на коврике, и играли.

Я вдруг представила, как удивился бы тот человек, который здесь раньше сидел, увидев наш табор, расположившийся так вольготно у него в кабинете. Я невольно рассмеялась этому.

Но вот стали появляться наши актёры. Сперва пришёл Симеонов-Пищик, которого в жизни звали Александром, потом вошёл Епиходов, держа свою маску под мышкой и улыбаясь.

А режиссёр, тем временем, нас увещевал:

--Не бойтесь! Это всего лишь репетиция, а не спектакль!—говорил он.—Мы покажем отдельные фрагменты “Вишнёвого сада”! Хорошо! Но прежде вы дадите интервью.

В кабинет вошла молодая девушка, которую режиссёр представил как Марину.

С ней был ещё один оператор, а в руке она держала микрофон.

Я сидела рядом и не могла не слышать, что они говорили.

Девушка Марина подходила к каждому человеку и задавала различные вопросы с таким уважением, какое очень редко встретишь в наше время. Казалось, она пришла из другого времени и другой страны. В голосе её не было ни тени наигранности или пренебрежения к тем людям, с которыми она беседовала.

Я так была рада этому и так гордилась ими.

* * *

--Мы очень давно не виделись.—сказал режиссёр Боря, когда репетиция началась.—Давайте сначала возьмёмся за руки и просто друг другу улыбнёмся! Вот смотрите, кто пришёл. Боренька, Алёша, Люсенька, Таня, Леночка и Оксана-Ксюшенька! Как же мы давно не виделись!

Мы взялись за руки и действительно стали перебрасывать улыбку по кругу. Сначала один человек улыбнулся другому, а тот—третьему, третий—четвёртому, а четвёртый—пятому.

Наконец улыбнулись все, и сразу стало весело и легко на душе!

Усевшись на палку, все актёры, режиссёр и существующие люди стали смотреть на сцену или вернее сказать на ковёр, служивший сценой.

Вышли Аня и Варя, две сестры так непохожие друг на друга. Одна в белом—другая в чёрном. Две противоположности, соскучившиеся друг по другу ужасно.

Я сидела близко от них и могу поклясться, что Аня плакала по-настоящему. Нос у неё был красный, а глаза блестели слезами. Такого, по-моему, не сыграешь!

Они двигались всё время. И Варя почему-то норовила убежать от Ани.

А я тем временем, боролась со своим инструментом. Никому бы и в голову не пришло играть на ключах. Но в этом мире было возможно всё!

Связку ключей я повесила на руку, но она была очень тяжёлая.

Однако я не жаловалась. Работа есть работа!

Наконец шумовые эффекты стали уже не нужны, и я повесила злосчастную связку на тормоз своей коляски.

Аня и Варя, закончив свой диалог, сели на пол подле меня.

Варя начала петь своим мощным голосом. Её песню подхватили сначала остальные актрисы, потом актёры, а после этого все мы, существующие люди.

Получился огромный хор, где были самые разные голоса!

“Какие же мы все разные!” подумалось мне в тот момент.

И вот Шарлотта Ивановна, которую в обычной жизни звали Томарой, подхватила, и закружила, закружила меня по сцене.

Что мы только не вытворяли!! С Шарлоттой Ивановной скучать не приходилось! И пели, и кружили по сцене, и танцевали мы с ней.

Но я существовала не очень хорошо, потому что у меня был большой перерыв, и я не могла собраться.

Я перебивала других, вступала там, где не надо было. В общем, вела себя не самым подобающим образом! Конечно, никто мне об этом не говорил, но я и сама знала, что существовала неважно.
Много маленьких и больших проколов очень огорчали меня, но всё-таки я получала огромное удовольствие от своей работы.

В труппе нашей произошли некоторые перемены.

Лопахина теперь играл Андрей, а того крикуна, который пугал меня вначале, больше не было.

Он сел за рояль и стал играть прекрасную музыку. Она совсем не походила на ту странную музыку, которую обычно он играл во время боренькиных сцен.

Хотелось под неё танцевать! И мы так и делали. Водили маленькие хороводики по три или четыре человека в каждом. Весело было!

Но неприятности так и сыпались на мою бедную голову. В довершении всего ремень на коляске, поддерживающий ноги, вдруг с треском лопнул, и мне стоило больших усилий, чтобы не рухнуть на пол на глазах у всей честной компании. Бывают же такие дни, когда всё из рук валится, и ломаются те вещи, которые никогда не ломались! Но свойство моего характера заключается в том, что я стараюсь не обращать внимания на подобные мелочи жизни. Я просто села отдохнуть, внимательно глядя на прекрасную игру моих друзей.

Тем временем, опять начался революционный вечный диалог Трофимова с Аней.

--Брось, Аня, ключи в колодец!—уговаривал он её.

И опять вечно молодая девушка соглашалась.

И снова, прервав на секунду свой диалог, запели свой полуиндийский,

а может быть восточный напев.

Через секунду они, как ни в чём не бывало, продолжили диалог.

Когда они ушли или вернее уплыли, пришла очередь вступать Варе:

--Аня! Где ты!?—закричала она.

--Аня! Аня!—крикнула я, выезжая на сцену с помощью Симеонова-Пищика.

Это была “моя роль”. Хотя я появлялась на сцене не раз, но этот фрагмент нравился больше всего. Он казался мне наиболее удачным, потому что в нём я могла петь и кричать во весь голос. А это я люблю!

Обычно его мы играли в конце, но поскольку сейчас игрались отдельные части спектакля, он был поставлен вначале.

Пропев и проиграв сей сложный фрагмент, мы опять сели отдохнуть.

И тут на сцену выскочила Шарлотта Ивановна.

--Привет, корова!—закричала Люсенька совершенно неожиданно и добродушно.—Привет, корова!

Это звучало абсолютно не обидно.

Шарлотта Ивановна только улыбнулась.

--Привет!—сказала она и начала играть.

На сцене опять поднялась буря. Как ей одной удавалось сделать такую бурю, я не знаю! Это всегда будет для меня загадкой!

Я даже уследить за ней не могла.

--А моя собака и орехи кушает!—опять закричала она.

В третий раз я услышала эту фразу, и третий раз она меня поразила. Чем? Я сама не понимаю. Но какая-то тайная скрытая энергия была в ней.

--Вы подумайте!—произнёс свою реплику Симеонов-Пищик.

Потом Шарлотта Ивановна стала снова рассказывать о своей семье. При этом она схватила одного из зрителей, вытащила его на сцену, и весь свой монолог произносила, обращаясь к нему.

Растерянный зритель стоял на сцене, не зная, что ему делать. Он никак не ожидал, что Шарлотта Ивановна выберет именно его.

--Я даже не знаю, венчались ли мои родители!—говорила она ему.

--Ну, что же мне-то делать?—отвечал он вяло.

--Отец мой был циркач!—продолжала Шарлотта Ивановна.

--Ну, что же мне-то делать?—отвечал он уже с вялым отчаянием, глядя на свою собеседницу.

Наконец монолог дошёл до сальто-мортале. Зритель не выдержал, и ушёл со сцены. Видно, актёра из него не получилось.

Вдруг откуда не возьмись, рядом со мной появилась та самая маленькая девочка, которую я про себя называла ангелочком.

Мне давно хотелось с ней познакомиться, но всё время не было возможности.

--Как тебя зовут!?—спросила я.

--Аня!—ответила она, улыбнувшись.

“Ну, вот вам и Аня нашлась!” невольно подумалось мне.

Тем временем, в пылу игры Любовь Андреевна умудрилась залезть под ковёр.

--Как ты думаешь, Анечка, зачем они это делают!?—спросила я, желая узнать, что думает шестилетний ребёнок обо всём этом.

Конечно, это была небольшая хитрость с моей стороны, потому что я знала, зачем они это делают.

--Это их работа!—сказала девочка простосердечно.
 
 
 
 

“Господи! Как же всё просто и понятно! Это работа—и всё! И уважать её нужно, как любую другую работу! Некоторым взрослым следовало бы поучиться у этого ребёнка! Но в то время здесь есть ещё что-то очень важное, что не может выражаться в одном только слове работа. Нет! Работа это не всё. Душа—это главное! Работа души!” думала я, глядя как, Анечка беззаботно играла с Епиходовым, сидя в оркестре.

* * *

А между тем, я подхожу к самому сложному и неприятному отрывку той репетиции. Признаюсь, я долго колебалась, писать ли о нём или нет. Но так как моя повесть называется правдивой, то я не сочла нужным опускать его. Заранее прошу прощения у всех кого, может быть, обижу упоминанием об этом.

Репетиция продолжалась. Наш человек по имени Мишенька звался у нас критиком за то, что он всех критиковал. Он попросил слова у режиссёра Бори и стал выступать.

--Деградация!—говорил он.—Вы деградируете! Театр деградирует! Деградация!

Я невольно перевела взгляд на режиссёра Борю. Он стоял напротив Мишеньки и внимательно слушал, что тот говорил. Лицо его было серьёзное и даже грустное. Рука так и осталась вытянутой вперёд. Он был бледнее, чем обычно. Все замолчали, прислушиваясь к монологу Миши.

--Что же вы с нами делаете!? Деградируете вы!—продолжал он.

Выслушав длинную тираду Мишеньки, мы продолжали играть.

Началось наше действие с золотой птицей, которое я успела полюбить.

Как и в прежние времена, около меня был Епиходов, и его улыбка помогала мне.

В роскошном кабинете, в окружении многочисленных журналистов и телекамер, освещённые ярким светом ламп, стояли мы, взявшись за руки.

--Вот мы стоим на берегу моря!—начал режиссёр Боря.—Солнце уже заходит, но ещё греет землю. Песок ещё сохраняет его тепло. Мы медленно-медленно опускаемся на этот тёплый и приятный песочек.

(Все опустились на пол, устланный коврами. Епиходов, не отпуская моей руки, медленно сел на корточки. На секунду мне показалось, что я ощущаю, будто держу что-то тёплое в руках.)

А режиссёр продолжал спокойным и весёлым голосом:

--Теперь мы что-то нащупали в песке! Ой! Что там такое!? Кажется это огромное золотое кольцо! Оно такое тяжёлое, что я один не подниму его, помогите мне! Осторожно! Поднимаем, поднимаем руки кверху.

( Все тихонечко поднялись и подняли руки вверх, будто держали что-то большое.)

Видите, как оно горит на солнце! На горизонте появляется огромная золотая птица! Как её зовут!?

--Оля! Маша! Боря! Тишина!—послышалось со всех сторон.

--Тишина!? Прекрасное имя! Птица Тишина!—сказал режиссёр Боря.—А давайте её послушаем!? Давайте помолчим!

Мы замолчали и до нас донеслись звуки из другого мира, звуки улицы. Бесконечный гул машин.

Но всё-таки тишину мы послушали.

Вот уже год я хотела сделать эту птицу из чего-нибудь, никак не могла поймать её образ.

И вдруг в тот момент, когда все мы замолчали, я чётко поняла, какая она должна быть. В луче света я увидела ясно и отчётливо эту птицу.

В голове моей родилась идея, которую я успешно воплотила в жизнь. Но это было чуть позже, а пока мы стояли рука об руку молча.

Через некоторое время молчание наше прекратилось, и репетиция пошла обычным шумным чередом.

Дима читал свои великолепные стихи.

И тут началась та часть спектакля, которую я никогда не видела.

Это был самый конец “Вишнёвого сада”. Тот момент, когда Лопахин покупает сад.

Любовь Андреевна при этой вести побледнела и чуть не упала, её удержал Фирс. Дуняша заплакала, а лицо Вареньки стало печально.

Мне тоже сделалось грустно, потому что я понимала, что Чехов в образе Лопахина отразил начало коммунизма, я знала, чем это кончилось.

И вдруг произошло совершенно неожиданное для меня событие. Наш весёлый человек Александр выскочил на сцену, подбежал к Лопахину и закричал:

--Мы покупаем этот сад, Лопахин! Мы покупаем его у Вас!

Лопахин и все остальные удивились или сделали вид, что удивлены.

А мне было радостно и весело!

Я наконец-то поняла, что хотел сказать режиссёр Боря, ставя этот спектакль и приглашая нас, существующих людей играть там.

За всё время, что я существовала в этом мире, странном, но добром ко мне и ко всем театре я не раз думала:

“Зачем мы здесь!? Какова наша роль во всём этом!? Что вообще такое существующие люди!?”

Много вопросов, а ответа ни одного. И вот сейчас, когда Александр закричал Лопахину, что мы покупаем этот сад, я всё поняла.

“Ну, конечно! Мы не должны допустить продажи сада и смерти Фирса! Смерти нет, как нет коммунизма, как нет четырёх поколений загубленных жизней! Существующие люди—это спасающие люди! Ведь вся Россия --наш сад!”.

Сад был куплен Александром и всеми нами. Теперь он принадлежал нам всем. После этого Дима опять читал свои стихи, и я ещё раз убедилась, что он отличный поэт.

--Молодец!—закричала я.—Ты молодец, Димка!

Но, к сожалению, Дима меня не слышал.

Все собрались в центре кабинета вокруг Димы, и хвалили его. И было за что! Репетиция почти была закончена. Режиссёр Боря всех благодарил.

Я опять была забыта, но нисколько не обижена. В последний момент режиссёр Боря спохватился, и все зааплодировали мне. Я говорила им спасибо.

--Ты хорошо играла и пела!—говорил режиссёр Боря. Мы распрощались, расцеловавшись.

Вместе с папой мы направились к выходу. Дверь была до того узкая, хотя и высокая, что мы еле в неё просочились.

Мы ушли, а режиссёр Боря и некоторые его друзья остались давать интервью.

Войдя в комнатку, служившую раньше, видимо, приёмной, я увидела Люсеньку, сидевшую за столом.

--Скоро пойдём пить чай.—сказала она.—Столовая на седьмом этаже. Минут через десять пойдём.

Потом она ушла, а мы с папой долго сидели в этой комнатке.

В проёме узкой двери я видела телекамеру, напротив которой стоял режиссёр с микрофоном в руке, в своём вечном чёрном костюме и длинными вьющимися волосами, разбросанными по плечам.

Он говорил, что мы играем ангелов, комментаторов в его постановке. Я оказалась права! Около него стояли наши существующие люди.

--Наш театр никогда не умрёт! Он вечный!—говорили они.—Мы всё для него сделаем!

--Конечно!—отвечал режиссёр Боря, целуя их.

Каждый человек, проходивший мимо, прощался со мной.

--До встречи! До скорой встречи!—говорили все.

Наконец и мы ушли пить чай.

Нас посадили за отдельный столик. Рядом сидел Боренька.

--Кушай, девочка, кушай!—ласково приговаривал он.—Будешь сильной и здоровой! Наша девочка!

Вообще-то я заметила, что существующие люди очень хорошо ко мне относятся. Они вечно пытались как-то защитить меня, помочь, чувствуя, видимо, что человек я совершенно беспомощный. Они никогда не называли меня по имени, а просто звали меня “наша девочка”! Они любили меня очень, а я их тем более!

--Слушай, а ты не знаешь во сколько сегодня хоккей по телевизору?—спросил Боренька, прервав мои размышления.

--Нет. Не знаю!—ответила я. Боренька ушёл, попрощавшись. В скорости ушли и мы.

7. Бледное лицо, песня смерти и круглый призрак.

13 мая.

Когда мы подъехали к театру Васильева, улица Поварская, на которой он располагался, была залита солнцем. День был тёплый и радостный.

Мы долго стояли возле двери театра. Хотели войти, но не могли.

Театр представлял собой громадный красивый дом. Наконец кто-то нажал на какую-то кнопку с той стороны, и дверь открылась. Войдя, мы увидели большую лестницу, ведущую вверх. На ступенях её стояли несколько моих знакомых, существовавших в театре у режиссёра Бори.

Они поприветствовали меня.

Мы никак не могли найти Лену Никитцеву. Куда-то она пропала!

Оставив меня у лестницы, папа пошёл переставлять машину, которую мы поставили в неположенном месте. Я сидела и рассматривала замысловатый рисунок, покрывавший потолок и часть стены.

Вот и Лена появилась. Она открыла дверь.

--Ксеньичка!—окликнула она меня.—Спасибо, что пришла! Где твой папа?

--Сейчас придёт!—отвечала я ей.

Пришёл папа, и мы начали подниматься по лестнице. Пока мы поднимались, Лена успела рассказать, что в Москву приехала известная французская актриса, что зовут её Валери, и у неё восьмимесячный ребёнок, мальчик, который приехал с мамой.

--Отчаянная женщина! Везла такого малыша из такой дали! А он хороший! Я пришла к ним, а он ко мне ручки тянет, улыбается!—рассказывала Лена.

Поднявшись по лестнице, мы оказались в помещении, оклеенном разными афишами. Мы повернули направо и оказались перед дверью, очень узкой и высокой, точно такой же, как была в кабинете Демичева.

--Вечно с тобой что-нибудь случается, Ксеньичка!—наигранно сердито сказала Лена, когда моя коляска встала на дыбы, наотрез отказавшись влезть в эту дверь. Пришлось находить обходные пути, чтобы войти в зал.

Наконец мы вошли в него. Он был маленький и затемнённый занавесью. У окна стоял стол со стареньким кинопроектором. В зале было около десяти человек. Они сидели на стульях, расставленных рядами. На стене, противоположной окну, висел небольшой экран.

Кроме стульев и стола, в зале было ещё пианино коричневого цвета.

--Так! Все пришли? Больше никого ждать не будем. Мало времени!—говорила Лена.

На столе рядом с кинопроектором лежало несколько кассет.

--Сейчас я покажу вам фрагменты репетиции оперы “Евгений Онегин”, которая снята в Германии. Постановка Васильева—сказала Лена, вставляя кассету в кинопроектор.—Какой же у нас старый кинопроектор! Господи! Где ж они его взяли!?

Репетиция оперы мне понравилась.

--Вы знаете! Ведь здесь поют непрофессионалы! Это обычные люди. У них разные профессии. Когда они пришли в театр, то даже петь не умели!—рассказывала Лена.

--Как же так! Не умели!? Такие голоса хорошие! Откуда они-то появились!?—удивлялись зрители.

--Разработали! Репетировали, репетировали и разработали!—с гордостью отвечала Лена.—На первой репетиции они вообще ни одной правильной ноты не брали, а теперь…

--Удивительно!—восхищались зрители.

Голоса действительно были замечательные. Это казалось настолько не похожим на то, что я видела у режиссёра Бори, но вот вдруг какая-то интонация, жест или походка актёров напомнили о моём театре. Конечно, что-то общее между ними проскакивало, но всё-таки они были совершенно разными режиссёрами.

На протяжении всего просмотра Лена пыталась у нас узнать, кто же всё-таки из них лучше. По-моему, занятие это совершенно бесполезное и неблагодарное. Как можно сравнивать их? Они разные! У каждого из них своя эстетика, своё лицо, своё мироощущение! Они оба хороши каждый по-своему!

А тем временем, пока я размышляла об этом, Лена Никитцева поменяла кассету.

--Теперь я покажу вам фрагменты парижской постановки Васильева 1992 года “Маскарад”!—сказала она.—Это очень сильная постановка! Я плакала, когда смотрела её! Нину играла та самая актриса Валери, которая сейчас в Москве. А Арбенина играл актёр, умерший впоследствии от СПИДа, звали его Жан-Люк Бутэ.

* * *

Посмотрев на экран, я вспомнила, что несколько недель до того видела по телевизору передачу, где выступал режиссёр Анатолий Васильев, и говорил именно об этой постановке и о том человеке, игравшем Арбенина. Я поняла, почему Лена плакала! Было отчего!

Лицо Арбенина было мертвенно-бледно, я не понимала, что он говорит, но понимала состояние души его. Она была на пороге смерти.

Глаза его горели потусторонним огнём. Он умирал, трагически больно. Бессмертная душа человеческая в нём распадалась и гнила.

Прямо на моих глазах угасала жизнь человека. Вначале спектакля он ещё ходил, хоть и с трудом, а в конце—ездил уже в коляске. И это была не игра. Он умирал, в самом деле. Умирал Арбенин, как персонаж и умирал актёр Жан-Люк Бутэ. Это была трагедия, которая меня потрясла! Несмотря на мой легкомысленный вид в тот момент. До сих пор перед глазами у меня стоит это лицо. Он был ещё не старым человеком, имел красивые черты лица, но был неизлечимо болен. Жалко ли мне было этого человека? Не знаю! Скорее да, чем нет! Я говорю не о герое, а об этом актёре.

--Он был замкнутый, печальный человек.—рассказывала про него Лена.—Никого к себе близко не подпускал. Был богат, имел замок в Бретани. Играл рыцарей печального образа. Актёр замечательный!

Но только Валери могла уговорить его.

Валери, игравшая Нину, оказалась молодой красивой француженкой со светлыми длинными волосами. В сцене после бала, она их распускала.

* * *

Декорации представляли собой переход от жизни к смерти. Арки, проходы, стулья, расставленные прямо на сцене.

--Знаете!—продолжала свой рассказ Лена.—Одну из этих арок сделал Боря Юхананов. Он был там и помогал Васильеву.

Некоторое время мы молча смотрели на экран. Было тяжко, грустно.

Но всё-таки я была рада, что попала в театр, о котором ходило столько легенд. Сидя в полутёмном зале и глядя на экран, я чувствовала себя сопричастной всему, что происходило там, хотя я не знала, ни тех людей, ни их красивейшего в мире языка.

Но было одно обстоятельство, огорчавшее всех. Кинопроектор барахлил всю дорогу. Бедная Лена с ним совсем измучилась.

--А Вы его по кумполу, по кумполу побейте!—советовал Мишенька, сидевший рядом. Так она и делала.
 
 

* * *

Прошло ещё несколько минут, прежде чем Лена продолжила свой рассказ.

--А сейчас—сказала она,—будет одна сцена, о которой спорили и зрители и критики. Люди, игравшие в этом спектакле, вдруг все разом замолчали. Зрители подняли шум и ужасно ругались. Молчание длилось одну минуту сорок секунд, а после этого спектакль продолжался.
 
 

“Почему же они молчали?” думала я. “Может быть, это было молчаливое ожидание смерти? Все ведь знали, что это совсем не игра, что старуха с клюкой бродит где-то среди них! Как страшно и странно!”

Мне действительно было страшно, но я старалась не показывать этого, сохраняя веселейший и легкомысленнейший вид.

А тем временем, опять сменили кассету, и на экране появилась просторная сцена, наполненная людьми.

--Это опера “Пиковая дама”!—сказала Лена.—Смотрите, как интересно разделена сцена! Видите!

Я посмотрела на экран и увидела, что в одной части сцены сидели люди в чёрных одеяниях, неподвижно, как статуи, а в другой части сцены было бесконечное движение, там танцевали лёгкие воздушные, как пушинки балерины в розовых пачках. Это было интересно! С одной стороны полное молчание и неподвижность, а с другой стороны—полный грации и жизни танец.

Потом появилась пожилая женщина в коляске. Это была пиковая дама, старая графиня.

Поскольку показывались спектакли лишь фрагментами, а не полностью, то сразу после этого мы увидели молодую женщину тоже в коляске. В руках у неё был зонт, чем-то напоминающий наш театральный зонт, висевший когда-то над Каплей.

Женщина пела знаменитую “песню смерти”.

--Ой!—воскликнул Мишенька.—Эту песню сделали заставкой в программе “Что? Где? Когда?”

--Да… К сожалению!—недовольно отозвалась Лена.

И вдруг произошло неожиданное событие. Когда женщина допевала песню, наверху зонтика вспыхнул столб огня, искры разлетелись во все стороны. Это не было случайностью, и женщина продолжала петь!

Зрелище красивое, необычное и величественное!

--Это символ!—сказала Лена многозначительно.

Но ещё больше меня удивил призрак, появившийся незадолго до конца просмотра.

В обычных постановках “Пиковой дамы” призрак представляли как женщину, одетую в белые одежды. Это было привычно, и никому бы и в голову не пришло спорить с таким построением сцены. Никому, кроме Васильева! Вместо женщины мы увидели огромное колесо высотой, наверно, метра три или более. На него была натянута белая ткань, за колесом шёл человек, и толкал его. Когда колесо подкатывалось к зрителям, то оказывалось, что на ткани нарисован портрет пиковой дамы. Вот это был класс! Я до сих пор не могу понять, как это делается! Сколько труда надо было приложить, чтобы придумать и сделать такой круглый призрак!

Ближе к концу просмотра ко мне подошла Лена и сказала:

“Ксюшенька! У нас будет к тебе поручение одно! Ведь компьютер у тебя есть?”

--Да! Есть! А что?—ответила я.

--Не могла бы ты написать небольшой рассказ о театре? Ты ведь хочешь попасть в историю!?

Я растерялась, не зная, что сказать. На самом деле у меня уже был маленький рассказик, который я написала о фильме, увиденном мной случайно по телевизору, где участвовали все мои театральные друзья! Они играли в доме Бахрушина, а Гиляровского играл Якубович.

Я даже хотела взять его с собой, но в последний момент струсила и не взяла. Рассказ был маленький и написан впопыхах. Вскоре он бесследно исчез из моего компьютера, а бумажка, где он был напечатан, испарилась, и искать её теперь бессмысленно.

Насчёт “попасть в историю” у меня были тоже большие сомнения.

Сейчас-то я понимаю, что попасть в историю, конечно, хотелось бы, но сей “титанический труд” я пишу совершенно по другой причине. По причине большой любви к этим людям!!

А тем временем, где-то далеко раздался телефонный звонок. Лена ушла. Через несколько минут она пришла и сказала:

“Анатолий Александрович Васильев звонил. Спрашивал как мы тут.”

Потом по заведённой традиции нас стали угощать вкусными вещами.

Вообще на протяжении всего просмотра мы очень много беседовали о театре и жизни его обитателей.

Лена рассказывала, что театр этот раньше был жилым домом, а потом жителей расселили, что режиссёр Боря иногда ночует в этом самом зале и спит на полу под батареей.

И ещё много - много всего рассказала Лена.

Но вот пришёл к нам ещё один человек, помогавший подняться по лестнице мне и папе. Его звали Валерий.

Посмотрев на экран и увидев Нину из “Маскарада”, он засмеялся.

--Я её только что на улице видел с ребёнком!—сказал он и ушёл.

Наше пребывание в театре подходило к концу, все ушли, а мы с папой задержались и оказались запертыми, дверь захлопнулась. Ключей, чтобы отпереть дверь у Лены не оказалось. Пришлось звать Валерия. Он пришёл и отпер дверь.
 
 

Мы вышли на лестницу, Лена торопливо попрощалась и убежала.

Спускаясь по этой огромной лестнице и глядя вслед убегающей Лене, я думала: “Я часть этого мира! Я часть этого искусства! Я обязательно сюда вернусь! Обязательно!”

С тех пор не было ни одного дня, чтобы я не думала о тех людях, которые стали впоследствии героями этой книги.

Э П И Л О Г:

Друзья мои! Вот я и написала эту повесть! Я её писала очень долго, иногда думала, что никогда она не напишется! Работа нелёгкая, никто мне не помогал, я это сделала совершенно самостоятельно! Сама была писателем и редактором! Я не знаю, как вы отнесётесь к моей работе. Я очень старалась никого из вас не обидеть, но если всё-таки кого-то обидела, то прошу прощения!

Я благодарна вам всем! Вы, сами того не зная, очень многому меня научили! СПАСИБО ВАМ, ГЕРОИ МОИ!

Оксана Великолуг.

декабрь 1997—март 1999 года.
 
  Главная страница.